беженцев, которые со всем своим скарбом, сваленным в телеги, спасаются от наступающей советской армии. Пожар полыхает у ворот поджигателя. Фронт уже здесь – он перешел границы Рейха, недавно считавшиеся неприступными.

В это сложно поверить, но так и есть. Те, кто прибывает из других лагерей, говорят, что люди бегут даже из Швабии, в том числе из Воеводины – моей родной Бачки. Их выдают номерные таблички на телегах с названиями поселков и городов: Керени, Чонопля, Червенка, Оджаци, Гадор, Станичи, Риджица… Немцы из Бачки. В конце концов, они тоже оказались здесь. Они, приветствовавшие букетами цветов и щедро накрытыми столами палачей в серых формах и железных шлемах, убийц женщин и детей с эмблемами СС на груди. Они, тыкавшие пальцами в дома евреев и сербов, достойных, прогрессивно мыслящих людей, пребывавших в ужасе от происходящего, – так что военной полиции даже не приходилось их искать.

Им за многое предстоит ответить, и поэтому они еще раньше сбежали под натиском югославских партизан. Но, похоже, беглецы неправильно выбрали себе новый дом. Они не могут остаться здесь, и вот, собрав награбленное и нахапанное, со своими женами, детьми и тяжким грузом на совести, бегут вместе с остальными в хаосе всеобщей миграции.

Разгром уже начался. Дивизии Жукова вступили в Бранденбургский округ и находятся в ста километрах от Берлина. Советская армия сотнями захватывает немецкие городки и деревни на всех фронтах.

Голубовато-белые призрачные огоньки трепещут на дороге ночь напролет: это карбидные лампы на оглоблях телег. Женщины сидят молча, мужчины изрыгают ругательства, дети плачут у родителей на руках. Караван телег медленно тает в темноте. Над ним в звездном небе кружат самолеты. Из ближайших городов и деревень доносится усталый, жалобный вой воздушной тревоги.

По дороге уходят не только беженцы. Пробиваются по снежному насту колонны грузовиков и мотоциклов. Кое-где видны старинные конные повозки и сани-волокуши, машины, перевозящие мебель, дивизионы эсэсовцев и людей Тодта. Повсюду суматоха, суета – безумие витает в воздухе.

Заключенные по-прежнему безостановочно стекаются в Дёрнхау. Некоторых, еще способных работать, перевозят из опустевших лагерей. Их бригады расформированы, и теперь из оказавшихся среди нас узников сколачивают новые. Целыми днями они бессмысленно слоняются по двору – работы за пределами лагеря давно остановились.

Внезапно к нам является легендарный Мориц. До сих пор мы знали о нем только понаслышке и даже сомневались в его существовании.

Мориц – главный капо всех лагерей, начальник начальников, фюрер фабрик смерти. Единственный еврей во всей Германии, которому разрешено свободно перемещаться в гражданской одежде и без конвоя. Польский еврей, тощий и бледный. Его фамилии никто не знает. Он начинал как обычный заключенный – как сотни тысяч других из завоеванных европейских стран. Как он добился своего положения, остается только гадать.

Говорят, у него есть тайные связи с главным комендантом Аушвица, немцем. Морица боятся не только евреи-надсмотрщики, но и немецкие коменданты лагерей.

Со своими инспекциями он всегда появляется неожиданно, без предупреждения. Раньше он был в Дёрнхау всего один раз и сильно разозлился, обнаружив груды золота и продуктов, награбленных у заключенных.

Еврейской эмблемы на нем нет. На Морице ладно сидящий серый свитер и зимнее пальто. Под мышкой он держит портфель на молнии. В глазах, зорких и умных, читаются все древние скорби нашего народа. Он выглядит нездоровым – поговаривают, что у Морица туберкулез.

У нас, в блоке А, он показывается лишь единожды. Проходит между рядов коек, обитатели которых замирают в неподвижности. Окидывает взглядом помещение. Рядом с ним идут коменданты-эсэсовцы, за ними следуют старшина лагеря, главный врач и люди из канцелярии. Он ничего не говорит, и никто не рискует к нему обратиться.

Внезапно умирающий на одной из коек нарушает молчание. Он вскидывается в гневной тираде: на идише, языке Морица, громко прощается с жизнью. Король лагерей не удостаивает его и взгляда.

Когда Мориц уходит, Эрно обращается ко мне:

– Вот увидишь, этот визит кое-что да значит. Кое-что да значит. Перемены.

Я согласен: что-то должно произойти.

Так и выходит. Загадочный Мориц, как и в предыдущее посещение, выражает недовольство торговлей золотыми зубами. Он требует отчета. А разобравшись, без особого шума, но решительно смещает главврача Пардани с должности. Вместо него он назначает Леви, поляка из новоприбывших. Тем самым Мориц подрывает власть всесильного Муки. Он не увольняет его, но ставит другого поляка, Крауса, вместе с ним на ту же должность.

Точно так же Мориц разбавляет недавно прибывшими польскими евреями армию канцеляристов, работников кухни, старшин блоков и санитаров. В результате среди начальства возникает неразбериха, и никто больше не знает, за что несет ответственность.

Обо всем этом нам рассказывает Балинт на следующий день после скоротечного визита Морица. Балинт тоже пострадал от этой аудиторской проверки. У него появился напарник – другой старшина блока.

Стараниями Морица мы становимся очевидцами не только яростной борьбы за кусок хлеба на койках, но и – разнообразия ради – отвратительных стычек между старыми и новыми начальниками, ненавидящими друг друга. Кажется, только Юдович нисколько не ущемлен. Он тоже подвергся «аудиту», но прошел его успешно. И продолжает беззастенчиво присваивать наши пайки. Золота у него и так в достатке.

Пардани, свергнутый божок, становится врачом нашего блока. Для него это позорное падение, но я радуюсь. Даже лишенный былых привилегий, он остается большой шишкой. И по-прежнему обладает полномочиями, которые, оказываясь в хорошем настроении, распространяет на нас. Благодаря его контактам мы получаем новости из внешнего мира, а это, в последние дни стремительно развивающихся событий, куда важней всего остального.

Доктор Фракаш тоже здесь, в блоке А. Он у нас уже несколько недель, но только теперь мы встречаемся с ним в первый раз. Мой приятель по «Зангеру и Ланнингеру», по Фюрстенштайну, он продержался там на несколько недель дольше меня, хотя при первом знакомстве предсказывал свой скорый конец. В Дёрнхау он на привилегированном положении – ему досталась должность врача.

Фракаш – странноватый человек с вечно поджатыми губами. В Аушвице он растерял свойственный врачам вид высокомерного превосходства, который успокаивающе действует на пациентов. От доктора Фракаша остался лишь встрепанный скелет, обеспокоенный исключительно собственной судьбой. Тем не менее его возмущают действия «коллег» – дилетантов, притворяющихся врачами, которые, выжив из ума, ампутируют конечности кухонным ножом и обкрадывают трупы. В ночном кошмаре блока А и других бараков, где постоянно бродит смерть, они давно забыли о клятве Гиппократа.

Фракаш, в отличие от них, ни врачом, ни человеком быть не перестал. Сделать он может немного, разве что приложить ладонь ко лбу, покрытому испариной, или