стране, есть люди, не любящие евреев, но их — «подавляющее меньшинство». Поэтому что о них говорить? Мне повезло: в университете лекции по социологии нам читала замечательная педагог Тамара Витальевна Холостева. На них, в отличие от лекций по другим общественным дисциплинам, всегда была полная аудитория, а тишина стояла такая, что было слышно, как пролетает муха. На лекциях по межнациональным отношениям Тамара Витальевна высказала замечательную мысль, которую я запомнил навсегда: нужно конкретизировать отношение не до национальности, а до отдельного человека. Если жить по этому принципу, межнациональные проблемы останутся в истории, как, например, ледниковый период. Я уверен, что когда-нибудь так и будет. Очень хочется, чтобы это время наступило пораньше.

Пока Иван Романович был жив, мне очень хотелось с ним встретиться и поклониться ему за великие победы в области нефтехимии и нефтепереработки, которые случились в нашей стране при его активном участии, а еще поблагодарить за свою судьбу. Но мне было неудобно. Даже в мою бытность заведующим лабораторией, оказавшись в его обществе в достаточно большой компании, я все равно чувствовал себя перед ним тем младшим научным сотрудником, которому много-много лет назад он, директор огромного отраслевого института, протянул руку помощи и которого взял на работу. Сейчас я могу только с огромной благодарностью поклониться его светлой памяти.

Я не могу закончить эту главу, не поведав читателям об еще одной поучительной истории. Несколько лет назад я рассказал об эпопее моего трудоустройства сотруднику тогда еще существовавшего ВНИИНефтехима. Так как тематика государственного антисемитизма осталась уже далеко в прошлом, а собеседник лет на тридцать моложе меня, то услышанное вызвало у него удивление: в конце моего рассказа он неожиданно спросил, а была ли возможность избежать этих «хождений по мукам». Ответ мой был однозначен: конечно нет. Родителей задним числом не меняют. И только потом я сообразил, что действительно можно было не мытариться с устройством на работу.

Моя мать родилась на Украине, в городе Проскурове, который в 1954-м переименовали в Хмельницкий. Фамилия матери, Товб, была абсолютно нейтральной и не указывала на ее еврейское происхождение.

Учась в десятом классе, я стал посещать кружок химии, который работал при университете. Попав в первый раз на химфак, я понял, что хочу учиться только здесь. Особенно сильное впечатление на меня произвела большая химическая аудитория, в которой стояли шкафы с реактивами, принадлежавшие самому Д. И. Менделееву. Но по городу ходили слухи, что поступить в университет «инвалиду пятой группы» практически невозможно. И действительно, если посмотреть на состав студентов, поступивших в 1963–1964 годы, то еврейских фамилий там почти не было. В 1964-м, после снятия Хрущёва с должности первого секретаря ЦК КПСС, пошли разговоры, что из Москвы в университет поступило распоряжение принимать всех хорошо сдавших экзамены абитуриентов, не обращая внимания на национальность. Тем не менее мы с матерью сильно волновались: она пыталась убедить меня поступать в Технологический институт, куда брали всех. Но я твердо стоял на своем — только в университет.

Однажды в голову маме пришла оригинальная идея:

— Аркаша, смотри, у меня фамилия непонятно какая, уж всяко не еврейская, скорее, похожа на украинскую. Я могу поехать в Хмельницкий, заявить, что потеряла паспорт и свидетельство о рождении и попытаться уговорить паспортистку записать меня в дубликате метрики украинкой. А после этого ты возьмешь мою фамилию — по закону не возбраняется брать фамилию матери, а не отца — и запишешься украинцем.

Я очень любил мать и никогда в жизни не повышал на нее голоса. Но тут невольно закричал:

— Нет! Нет, я никогда не предам отца!

Схватив пальто, я бросился на улицу. Наверное, часа три я бродил по набережным моей любимой Невы и, успокоившись, вернулся домой. Там застал маму плачущей:

— Пойми меня, сынок, я никоим образом не хотела обидеть отца, вернее, нашу память о нем. Но, если бы отец был жив, он, любя тебя больше всего на свете, согласился бы с моим предложением.

— Мама, я не знаю, как отреагировал бы отец на это предложение, но знаю, что никогда и ни при каких обстоятельствах так не поступлю. Не примут в университет — пойду аппаратчиком на «Красный треугольник». А что, зарплата хорошая и рабочий день на час меньше. Но фамилию не поменяю, и не надо, мама, больше никогда говорить на эту тему. Если бы я сделал это, каждый последующий день стал бы для меня пыткой. Закрыли тему.

В 1965 году ситуация с приемом в университет действительно изменилась, и я, как медалист, сдавший химию на «отлично», без проблем поступил на химфак. При численности курса сто восемьдесят человек «инвалидов пятой группы» было, наверное, десять, что вполне приемлемо.

Хочу сказать: когда я ходил по мукам, разыскивая работу, меня ни на секунду не посетило сожаление, что не поменял фамилию и национальность. Несколько лет назад я был вознагражден за принципиальность и верность моему отцу. Как-то я случайно встретился с родственником, которому по окончании одного ленинградского вуза в том же 1970 году было поставлено условие: либо он берет фамилию жены и поступает в аспирантуру, а затем получает престижную должность преподавателя, либо идет на все четыре стороны. И он выбрал первый вариант. При встрече он внимательно прочитал все регалии на моей визитке и с большим сожалением сказал: «Молодец, Аркадий! Ты сохранил фамилию отца и добился всего, к чему стремился. А я, к сожалению, нет». Я резко поменял тему разговора, так как видел, что ему стыдно и плохо. Но подумал: смалодушничай я тогда, и не было бы ни более ста пятидесяти внедренных патентов, ни докторской степени, ни прочих наград и регалий. Ведь, согласившись на смену фамилии, я совершил бы подлость, а она наказуема. Или, скажем так: должна быть наказуема.

Так что надо жить по совести, не подличать, а дальше будь что будет. И если вы честны перед собой и окружающими, то будет все хорошо.

Глава третья

Я хочу рассказать вам о человеке, совершившем, с моей точки зрения, научный и нравственный подвиг, — о заведующем лабораторией ВНИИНефтехима Ароне Лейбовиче Шапиро.

Я пришел в институт в 1970-м: через четыре года после освоения изопренового процесса в промышленности и через три — после присвоения ряду авторов процесса Ленинской премии, самой главной в Советском Союзе. Процесс был на слуху, часто проходили ученые советы и отраслевые совещания, а в научной литературе нередко попадались подобные слова: «В Советском Союзе впервые в мире была реализована технология получения изопренового каучука, полностью заменяющего натуральный