этим справиться. И делегация институтских профессоров в составе Левина, Д. М. Рудковского и А. А. Введенского поехала к Ивану Романовичу в министерство, чтобы уговорить его возглавить институт. По словам Левина, Иван Романович сначала не соглашался. Тогда профессор Рудковский сказал, показав на кипы документов в кабинете:

— Иван Романович, это же не ваше. Вы — практик, а не кабинетный работник, помогите институту заработать в полную силу.

После такого обращения Осадченко согласился переехать в Ленинград.

Иван Романович руководил нашим институтом с 1957 по 1972 год, до выхода на пенсию. Результаты работы ВНИИНефтехима за этот период впечатляют: в СССР и за рубежом было разработано и внедрено восемь крупных нефтеперерабатывающих и нефтехимических процессов, в том числе и процесс получения бензинов, а также изопрена — сырья для изопренового каучука, заменяющего натуральный. И все было сделано благодаря, а не вопреки Ивану Романовичу, о чем я более подробно расскажу в следующей главе.

Меня интересовало, почему он чувствует себя таким свободным и независимым в делах, связанных с подбором кадров для института. Я спросил об этом Баталина. Олег Ефремович грубовато отшутился, посоветовав мне записаться на прием по личным вопросам и спросить непосредственно Ивана Романовича. Затем сказал:

— Не знаю, как тебе ответить. Могу только сказать, что я, когда согласовывал твою кандидатуру, спросил, не возникнет ли проблем из-за пятого пункта. Он отмахнулся: «Да хоть эскимоса приводите, только чтобы в катализаторах разобрался!» Больше ничего сам не знаю.

Через несколько лет сын Ивана Романовича, Александр Иванович Осадченко, пришел на работу к нам в лабораторию. Я долго колебался, но потом не выдержал и задал ему тот же вопрос. Он ответил так:

— Ты знаешь, Аркаша, отца регулярно, где-то раз в год-полтора, вызывали в высокие партийные инстанции и говорили, что в институте проводится неправильная национальная политика. Отец соглашался, что есть проблемы, и обещал на ближайшем заседании партбюро поднять эту тему. «Давно собирался посоветоваться с коммунистами, но на носу два важнейших пуска, они значатся в социалистических обязательствах ленинградской партийной организации перед ЦК, сами понимаете, какая ответственность. Не дай Бог сорвем сроки!» Партийные функционеры, для которых срыв пуска мог закончиться крахом карьеры, тут же забывали о национальной политике и переходили на производственные темы. Отец же честно назначал заседание партбюро, но быстро собраться не получалось: то кто-то в командировке, то еще какое-нибудь важное событие. Когда партбюро собиралось, отец предлагал ввиду важности вопроса создать специальную комиссию, но ее руководитель, понимая, наверное, настроение и пожелания директора, достаточно медленно изучал проблему. Для вышестоящих партийных органов все выглядело хорошо: с руководителем предприятия проведена беседа, он принял к сведению, обсуждал вопрос на партбюро, создана специальная комиссия, которая в ближайшее время выдаст рекомендации руководству института, проблема будет решена. Так он затягивал решительные действия на годы и продолжал брать на работу людей, которые были нужны для дела. Думаю, все было именно так.

Я вроде поверил в такой сценарий, хотя мне казалось, что это лишь часть правды. С годами, становясь опытнее и, надеюсь, мудрее, я предположил, что главная причина его относительной вседозволенности — в другом.

Конечно, он был человеком системы, его уважали и ценили, а главное — он был нужен. Поэтому ему разрешалось в каких-то границах делать то, что он считал необходимым, ведь законодательного запрета брать на работу «инвалидов пятой группы» не существовало. Скорее всего, подобное рекомендовали в приватных беседах. А послушает человек эти рекомендации или нет — сфера его личной ответственности. Случись в институте что-нибудь чрезвычайное, например подай много народу заявления о намерениях выехать в Израиль, ноша полностью легла бы на плечи Ивана Романовича. А если все тихо и хорошо, при этом институту есть чем отчитаться о проделанной работе, на национальный состав предприятия можно смотреть сквозь пальцы.

Кстати, об эмиграции: за те два с половиной года, что мне довелось работать в институте при Иване Романовиче, ни один человек не подал заявление о выезде на постоянное место жительства в Израиль. А после его ухода, года через полтора-два, люди начали уезжать. Этот факт можно объяснить по-разному. Но я считаю, что причина одна: интеллигенция уезжала в основном не ради куска колбасы или более комфортной квартиры, а из-за отсутствия возможности нормально работать. Иван Романович создал в институте прекрасную творческую атмосферу, поэтому на работу шли как на праздник. Наши ученые советы под мудрым руководством Осадченко были праздниками науки, а если кто-то пытался обидеть или оскорбить оппонента, председатель совета жестко и недвусмысленно ставил такого человека на место.

И еще одна прекрасная черта была у Ивана Романовича: люди, работавшие в институте, знали, что, если они трудятся на совесть и их работа дает результат, они под защитой и никто не отнимет у них ни должность, ни зарплату. А после прихода нового руководства правила игры изменились. Если сотрудники публично выражали несогласие с начальством, они рисковали не только пострадать материально, но и оказаться за воротами. Это послужило одной из важных причин, по которым люди начали эмигрировать.

Завершая повествование о нашем директоре, я не могу не рассказать еще о двух прекрасных чертах его характера — скромности и порядочности.

Когда начальство перестает быть начальством, бывшие подчиненные обычно хорошо о нем не говорят. Но года через два после ухода Ивана Романовича на пенсию я разговорился с моим соседом по лабораторному зданию, профессором Б. Л. Молдавским. Это был прекрасный человек и уникальный специалист мирового уровня, эрудированный во всех отраслях химии, один из создателей процесса получения бензинов, дважды лауреат Сталинской премии (1946 и 1948 годы). Чисто внешне и по манере разговора он напоминал национальную гордость России — академика Дмитрия Сергеевича Лихачёва. Общаться с ним было одно удовольствие.

Однажды я набрался храбрости и спросил его:

— Борис Львович, почему Иван Романович не кандидат наук? Наверное, нашлось бы много людей, кто с радостью написал бы за него диссертацию и на блюдечке с голубой каемочкой принес ему в кабинет?

— Видите ли, Аркадий… — По тону я сразу понял, что Борис Львович не ожидал услышать от меня такой вопрос. Повисла пауза, и стало ясно, что Молдавский подыскивает слова, чтобы меня не обидеть: — Насколько я знаю Ивана Романовича, он с молоком матери впитал десять христианских заповедей. И заповедь «Не укради» не является для него пустым звуком. Поэтому, как мне известно, двух заведующих лабораториями, пришедших к нему с такими нескромными предложениями, он год не пускал к себе в кабинет. Даже на совещания приглашали замов, а не их. Кроме того, прошу обратить внимание еще на одну