основном две. Первая: «За час до твоего звонка кого-то взяли. Извини, дорогой, сам виноват, нужно было раньше звонить». Вторая: «Ты неорганик, а нужен физхимик, органик или коллоидник». Сначала эти отказы меня веселили, но в конце апреля я сообразил, что в июле получу последнюю стипендию. На что жить дальше? От идеи идти работать на водопроводную станцию я после недолгих размышлений категорически отказался: боялся, что там меня засосет «опасная трясина», вроде буду химиком, а вроде — нет.

На всякий случай я зашел в почтовое отделение рядом с домом, где последние пять лет висело объявление: «СРОЧНО требуются разносчики телеграмм. Оплата — 20 рублей в месяц при работе два часа в день. Берем всех». Это «берем всех» меня очень заинтересовало. Ведь по закону я, выпускник вуза, не имел права заниматься такой неквалифицированной работой, как разноска телеграмм.

Начальница почты встретила меня очень приветливо. Повертела в руках мою пестревшую пятерками зачетку и, добродушно усмехнувшись, спросила:

— Ну что, прижали вашего брата, не берут никуда? Ладно, не бойся. Если совсем будет плохо, я возьму. Мне легче получить выговор за то, что взяла на работу специалиста с высшим образованием, чем отбиваться от жалоб получателей телеграмм за несвоевременную доставку. Сделаю так, что у тебя будет рублей сто двадцать в месяц за полный рабочий день, а больше ничем помочь не могу. Слушай… — Она почему-то понизила голос: — А чего не едешь? Мне бы твою фамилию, я пешком побежала бы, даже этим двоим «до свидания» не сказала.

И она пальцем ткнула в портреты Брежнева и Косыгина, висевшие у нее над головой.

— Я родину люблю… — так же тихо буркнул я.

— А, ну люби, люби… В общем, если не найдешь ничего другого, то приходи. Правда, лучше, пока молодой, валил бы ты отсюда, парень. Но, как говорится, дело хозяйское.

Я уже хотел попрощаться с хозяйкой кабинета, как неожиданно она сказала:

— Ну-ка, присядь, молодой-красивый! Предложение у меня к тебе есть. Смотри, мне тридцать пять лет, дочке моей — двенадцать. Я разведенка, бывший муж мой иногда платит алименты, как большинство отцов, но чаще нет. Не нужны мы ему с дочкой. На сберкнижке у меня две тысячи рублей. Я тебе предлагаю — бери полторы тысячи рублей и давай фиктивно поженимся. После этого мы с тобой и дочкой уезжаем в Израиль, а там, захочешь — вместе будем, не понравится тебе — разведемся. Как ты на это смотришь?

— Слушай, — обратился я к почтмейстерше, — там же на конвертах на иврите пишут, а ты, как я понимаю, с ним не дружишь, так что на почту тебя никто не возьмет. Что делать будешь?

— Да ты посмотри на меня! — с возмущением сказала начальница и встала для пущей убедительности. — Я здоровая русская баба, донская казачка. Не только коня на скаку остановлю, но и целый табун приторможу. Апельсины я пойду собирать. И не только себя с дочкой прокормлю, но и тебе вкусный кусочек достанется. Нас таких на Руси много.

— Много, конечно, много, — согласился я, — при этом «кони скачут и скачут, а избы горят и горят»[29]. Слушай, Лена, — неожиданно для себя спросил я почтмейстершу, увидев табличку с ее именем на столе, — чего ты-то хочешь уехать? Чем тебе на родине плохо? Тебя же на работу всюду берут, не то что меня.

— Эх, молодой-красивый, ты действительно не понимаешь, почему я хочу уехать за тридевять земель… Слушай, если интересно. Живем мы с дочкой в соседнем с тобой доме, в «роскошной» трехкомнатной квартире площадью двадцать девять квадратных метров со старыми и не очень здоровыми родителями. Как думаешь, могу я привести туда мужа, если найду?! Я думаю, нет. А в очередь на кооперативную квартиру меня не ставят, так как у нас лишние то ли полтора, то ли два метра. Есть, конечно, другой вариант. Можно накопить денег и обменять с приплатой мою халабуду на бо́льшую квартиру. Но с моими ста пятьюдесятью рублями в месяц да редкими премиями я сумею накопить требуемые для обмена пять тысяч рублей лет через десять, не раньше. Мне тогда стукнет уже сорок пять, дорогой Аркадий. И кому я буду нужна в этом возрасте, неизвестно. А я жить хочу, любимому человеку обеды варить да белье стирать. На родине у меня шансов жить так, как должна жить нормальная женщина, практически нет. Так что я родину люблю, а вот любит ли она меня — вопрос. Теперь понял, почему я хочу уехать?

— Вроде бы понял, но лично я не готов так круто менять жизнь. Похожу еще по разным местам, может, кто и возьмет.

— Ну ладно, иди, — сказала почтмейстерша. — Всего тебе наилучшего. Но смотри, я ведь могу другого еврея найти и с ним двинуть на Землю обетованную.

— Чему быть, того не миновать, дорогая моя. И спасибо тебе за все.

Впервые за полтора месяца я почувствовал, что кому-то нужен.

Лет через пять я случайно узнал от нашей почтальонши, что ее начальница нашла какого-то восточного немца, вышла за него замуж и вместе с дочкой уехала в ГДР[30]. Дай ей Бог, как говорится. Я всегда рад, когда люди добиваются желаемого.

Выйдя с почты, я долго думал, считать такое приглашение на работу хорошей новостью или плохой. Подумал и решил, что все-таки это хорошая новость: предлагают оплачиваемую работу, да еще почти постоянно на свежем воздухе, с физической нагрузкой. Это гораздо полезнее для здоровья, чем проводить весь день в лаборатории, благоухающей не всегда приятными и всяко неполезными веществами.

Окрыленный разговором с почтмейстершей, я поехал к Эммануилу, чтобы поделиться с ним хорошей новостью. Он меня тоже обрадовал: руководитель группы, который хотел взять его к себе во ВНИИСК, позвонил своей однокурснице Алле Ивановне Алцыбеевой во ВНИИНефтехим, и она решила вопрос о приеме моего друга на работу. Планировалось, что он будет заниматься квантово-механическими расчетами электрохимических процессов, то есть тем, что ему нравилось и в чем он был специалистом.

Я обрадовался за друга. А кроме того, мне понравилось, что правила системы не такие уж и железобетонные, в них бывают и исключения. Но тогда, к сожалению, значения этому я не придал.

После визита на почту я немного успокоился, хотя поиски продолжали оставаться безрезультатными.

И тогда и впоследствии я не думал о политических вопросах. Хрущёв мне нравился — даже я в своем незрелом возрасте почувствовал, насколько легче стало дышать. Пришедшие ему на смену Брежнев и Косыгин были абсолютно безразличны: где я и