начинаешь контролировать свои так воспеваемые тобой потребности. А то и вовсе — пренебрегать ими. Сознательно терпя нужду и лишения, если это не согласуется с твоей системой взглядов. Так что нищета есть основное и самое действенное условие эволюции, позволяющее нам, как некоему богу, попускать в этом мире не только соблазны и искушения, но и лишения и социальную несправедливость. А иногда, в особо запущенных случаях, даже — зло. Только и позволяющее обывателю увидеть то, как его примитивность и самонадеянность, соединяясь в его уме в неразлучную пару, приводят его лишь к лишениям и несчастьям. И не только его собственным, но и — его близких. И он начинает судорожно пытаться этого избежать, усложняя своё поведение и отношение к миру.

— Но нельзя же так, — оторопела Сита. — В конце концов, обыватель — это тоже личность!

— Личность? — в сомнении негромко усмехнулся Аполлон. — Это социальное, то есть стадное животное, которому личностью нужно ещё стать. А это сложный эволюционный процесс. И для некоторых, кто на любую конфликтную или просто сложную жизненную ситуацию реагирует эмоционально, а не интеллектуально, почти бесконечный. Обыватель врожденно обладает лишь тем, что называется животная душа, эго или инстинктивный ум. Как ты её ни назови. И рассудок, с его установкой для себя конкретных жизненных правил в процессе жизнедеятельности (и, терпя нужду, жёсткого им следования) есть апофеоз его развития, выше которого, живя обычной жизнью, он никогда не сможет подняться. Без теоретической подготовки — практического навыка спекулирования полученными знаниями. Поэтому он обречен на то, чтобы им манипулировали другие. Те, кто в отличии от него, умеет оперировать полученными (казалось бы — вместе с ним!) знаниями не только для своей пользы, но и — для других. Возводя их посредством умозрительных спекуляций вашими общими интересами в общественные ценности. Поэтому-то обыватели и не могут не поддаваться искушениям, что ведомы в жизни лишь инстинктами и только и ищут любые способы как можно полнее удовлетворять свои потребности. Даже и не помышляя ни о чем другом.

— О чём-то большем?

— Плывя по волнам комфорта. И негодуют, если у них это плохо получается. Вместо того чтобы принять это как данность и начать задумываться над тем, почему и для чего всё это с ним происходит? Осваивая навык спекуляции.

— Спекуляции? — озадачилась та. — Выходит, что это чуть ли не самое главное в жизни?

— Новые мысли, как возможность создания совершенно новой для себя-прежнего реальности, есть сверх-бытийное начало, — улыбнулся Аполлон. — То есть то, что и превращает даже плывущего по воле волн обывателя в Творца и демиурга этой вселенной. И тем более — того, кто превратил изменения реальностей других не просто в свое хобби, а в средство выживания и процветания за счёт постоянного изменения своей реальности, подобно чёрной дыре, затягивающей в свою центростремительную орбиту реальности всех тех, кто пусть даже случайно оказался в зоне его внимания. И как следствие — влияния!

— Да кем ты себя возомнил? — возмутилась Сита. — Да как ты смеешь!

— Девочка, не будь наивна. Я — профи. Это — моя стихия. Так что не мучь себя, не порть себе настроения. Хорошего и без того так мало в этой жизни. Пойдём-ка лучше наверх, я покажу тебе кое-что, что может тебя приятно удивить.

— Меня?

— Вот видишь, ты уже удивилась. Но для тебя у меня есть кое-что получше. Поверь мне, я умею ценить простые радости, делая их волшебными. Ты сделала это своей работой, но так и не познала чистого наслаждения труда! Так как труд привычно ассоциируется у тебя с чем-то грязным. Ты занималась этим, наверное, уже тысячи раз, но, по-настоящему, так и не поняла, чем же ты на самом-то деле занимаешься. Чистой магией! Или когда я говорил тебе, что мне предлагали за это деньги, ты подумала, что я врал?

— Конечно!

— Честно говоря, я вынужден даже скрываться. Я говорю о чистоте — чистоте желания. В жизни нужно попробовать всё, но — не больше.

— Не больше, чем попробовать? — усмехнулась Сита.

— Я убедился в этом ещё на заре своей юности и с тех пор не совершаю более подобных погрешностей. Одно осознание того, что ты совершаешь нечто с именно этой женщиной в первый и последний раз в жизни уже придает всему этому особую остроту момента, непроизвольно пробуждая в тебе не только всё твоё мастерство, но и — душу. Или почему, думаешь, в первый раз мы совершаем это так, словно бы это высшее откровение друг перед другом?

— Да именно потому, что так оно и есть! Поверь моему опыту!

— А занимаясь этим с одной и той же женщиной много раз подряд, невольно теряешь всю остроту исконного таинства слияния двух совершенно разных душ, более того — культур слияния, выраженных в присущей каждому индивидуальной способности и стилю, в котором это выполнено. Более того, перестаешь не только ценить в тысячу карат каждое протекающее сквозь вас мгновение, но и, вообще, особо ценить сей процесс. То есть превращаешься из истинного ценителя, каким был в юности, когда только и делал, что завистливо облизывался по сторонам, в жалкого любителя, низводящего это чистое наслаждение, этот труд, понятый не как искусство ремесленника, а как ремесло свободного художника, в один ряд с потребностями. То есть — в нечто утилитарное.

— Ты хочешь сказать, что с одним партнером можно заниматься этим только один раз?

— Не обязательно. Но заниматься этим повторно необходимо так, будто бы открываешь давно тобою прочитанную некогда поразившую тебя книгу, с наслаждением переворачивая её с боку на бок, как страницы, и стараясь обнаружить в ней места, на которые ранее не обратил особенного внимания, или по-новому их для себя открывая. Рассматривая её всё ещё прекрасные формы под новым — эстетически расширенным — углом зрения и начисто переписывая её изумленно-измененное изысканное содержание на белый лист вашего интима. А книгу настоящего Художника можно открывать для себя столько раз, сколько раз ты её открываешь! Главное, делать это как можно реже. Чтобы твоя точка зрения успела заметно измениться и не истратить золотой запас своей необычайности. Желательно — в полнолуние, когда ты и без того себя уже почти что не контролируешь. В течении часа восстанавливая затем свой потенциал. И только такие старые мастера, как Уистлер, могли каждый вечер читать одну и ту же книгу. Каждый раз понимая её по-разному.

— Впадая в маразм?

— Не понимая, что со временем стиль любого, даже самого выдающегося, творения неизбежно устаревает.

— Потому что даже у Экклезиаста сказано, что «и живой собаке лучше, чем