– Да ладно?

На ее губах играет смутная улыбка. Я не отвечаю: она права. Я правда врунья. Я солгала маме о том, где и с кем нахожусь. Я соврала попутчикам о том, что учусь в колледже.

– Слушай, все врут, но это не значит, что мы не расскажем полицейским правду.

– Возможно. – Она пожимает плечами. – Я скорее о том, что у нас у всех есть секреты. И когда творятся такие штуки, копов правда не волнует. Они просто смотрят, кого легче обвинить.

Кайла вздыхает, запуская руку в волосы. Позвякивает медицинский браслет. Он выглядит таким старым, таким тяжелым на ее хрупком запястье.

– А что написано у тебя на браслете? – спрашиваю я напрямик.

– Диабет первого типа и эпилепсия.

Я открываю рот, но она мотает головой:

– Он не мой. Это моего брата. Джоны.

– А… Подожди-ка. Почему ты носишь его браслет?

– Потому что Джона умер три года назад.

Я ненавижу свое отражение: в нем я делаю лицо, которое привыкла видеть, если рассказываю про смерть тети. Неловкая смесь печали, смущения и сожаления. Помню, как мне хотелось надавать пощечин каждому, кто подобным образом на меня смотрел. Но так поступать нельзя. Вместо этого приходится…

– Тебе не нужно ничего говорить, – замечает Кайла.

Да, вот это. Приходится улыбаться и говорить что-то ободряющее, вот как Кайла сейчас. Почему-то – хотя это ты, а не они переживаешь душевную травму – в итоге приходится утешать тех, кто предлагает свое неуместное сочувствие. Обычно ты в итоге говоришь спасибо, но Кайла меня не благодарит.

Она отсутствующим взглядом смотрит в стену. Я думала, что она потеряла свои наркотики – или «хрень», как она сказала. Но сейчас по ее виду я бы сказала, что вещества начинают действовать. Теперь, когда я знаю про ее брата, испытываю нечто совершенно иное. Она не для того употребляет, чтобы хорошо провести время. Наверняка просто пытается заглушить все те ужасные, пустые мысли, в которых тонет уже четвертый год.

Моя мама тоже могла бы так закончить. В отчаянии и зависимости.

Если бы она не работала в «Скорой». Если бы не знала тысячи историй про жертв передоза, которые переживали невыразимую боль и ужасные последствия наркотиков… может, она бы и собрала все пузырьки с обезболивающим с тетиной тумбочки. А потом, в какую-нибудь скверную ночь, приняла бы одну таблетку. Просто чтобы заснуть. Чтобы успокоиться. Может, именно так бы оно и началось.

Но она знала достаточно, чтобы на следующий день после смерти Фиби собрать все пузырьки в коробку. Я поехала вместе с ней, когда она отвозила таблетки на пожарную станцию для утилизации. Когда я спросила, к чему такая срочность, она лишь покачала головой.

– Не хочу держать их в доме. Не хочу, чтобы у меня появилась хоть одна такая мысль.

В каком-то смысле я тоже могла так закончить. В Сан-Диего легко раздобыть любые нелегальные вещества. Однако я иррационально боюсь таблеток, и еще меня тошнит всякий раз, как в моем организме оказывается что-то инородное.

Вдобавок я знала, что мне делать после смерти Фиби. Мне надо было быть сильной ради мамы. И до сих пор надо. Но что, если бы я не смогла?

В параллельной вселенной я бы закончила так же, как Кайла. Видимо, мне повезло.

– Мне очень жаль, – тихо говорю я. – Знаю, что мое сочувствие ничего не изменит. Я знаю, что, когда теряешь кого-то… Ну, остальное неважно. Но мне все равно жаль.

Кайла не отвечает. Я поворачиваюсь к кабинкам, пытаясь понять, чего я вообще хотела добиться этим разговором.

– Мира?

– А?

Она все еще пробегает пальцами по браслету. Все еще неподвижно смотрит в стену. Стиснутая челюсть, заплаканные глаза.

– Прости меня.

– Ты о чем? За что простить?

Она поднимает на меня бесцветные глаза.

– За все.

Двадцать

От слов Кайлы у меня по коже бегут мурашки. Она замолкает. Соскользнув с раковины, Кайла врезается в стену и, сильно шатаясь, ковыляет в бар, оставив меня таращиться в собственное бледное отражение.

Прости меня. За все.

Мое отражение пробирает холодная дрожь. Я не хочу в туалет, но выходить я пока не готова. Мне нужна пара минут. А может, и больше.

Я делаю глубокий вдох. Выдох получается медленный и прерывистый. Соберись! Я упираюсь в кафель над раковиной и чувствую ладонями его прохладу. В мягких складках под глазами затаились тени; губы обветрены и потрескались.

– За что она просит прощения? – шепчу я, и слова громом раздаются в тишине туалета.

Я снова вздрагиваю. Боже, а что, если Кайла права насчет меня? Вдруг я так же беспомощна, как остальные?

Но кто-то среди нас гораздо хуже. Кто-то из нас опасен. Слишком много случилось несчастий, чтобы сваливать это все на стечение обстоятельств. Мой папа всегда говорит: если оно выглядит как утка и квакает как утка, то это, скорее всего, утка и есть.

А в нашем случае – саботаж.

Какое нелепое слово! Но что же это может быть еще? Кто-то явно не хочет, чтобы мы добрались до места назначения. Но кто? И почему?

Я по привычке включаю воду. Поток c шипением пускается вниз по сливу. Может, мне уговорить Джойс, чтобы она позволила мне остаться в баре? Или попытаться рассказать кому-нибудь все, что случилось и чего я боюсь?

Полиция.

Я выключаю воду и делаю глубокий вдох. Все это разрешится само собой. Приедет полиция, и я расскажу им про все подозрительные вещи, что происходили с нами. А еще лучше – я просто скажу им, что еще хожу в школу, и дело с концом. Меня сразу посадят в теплую машину и отвезут в какой-нибудь крошечный полицейский участок. Наверно, еще и накинут на меня полицейскую куртку. Дадут горячего какао. Больше никаких поездок с незнакомцами! Больше никаких раздумий о том, кажется мне или действительно происходит какая-то жуть. Распахивается дверь, и мои волшебные фантазии лопаются как мыльный пузырь. Внутрь врывается заплаканная Харпер. Я вижу высохшие пятна крови на ее белой блузке. Она больше не напоминает свежий ландыш. Она выглядит так, словно случилось нечто ужасное. Или будто знает, что нечто ужасное вот-вот случится.

Харпер встречается со мной взглядом и замирает на месте. Я вспоминаю все их тихие разговоры с Брекеном. Джош говорит, между ними что-то есть, но что? С чего кому-то из них не хотеть, чтобы мы попали домой?

Я прокашливаюсь.

– Что-то случилось?

– Мне просто нужна минутка… – хрипло отвечает Харпер.

– Если хочешь поговорить…