— Есть, командир.

Метелл и Катон отдали друг другу честь, и Катон пошел вдоль колонны гвардейцев, выстроившихся вдоль главного прохода лагеря. Помимо овальных щитов и копий у них были лишь плащи в скатках да фляги на ремнях через плечо. По обе стороны от прохода стояли пустые палатки, перед которыми небольшими кучками лежали личные вещи и запасная одежда. Все это должны были собрать и отвезти в гарнизонный склад Тарракона. Как доложил Макрон, по этому поводу немало ворчали. Гвардейцы не особо верили в честность ауксилариев, составляющих гарнизон. «И, вероятно, не без оснований», — подумал Катон. Часть имущества наверняка «потеряют» по дороге из лагеря в город.

Палатки, как и сам лагерь, оставались на месте, их займет одна из когорт, которые еще в пути. Обычно палатки сворачивали и складывали на телеги, а лагерь сносили, перед тем как отряд отправлялся в путь. Но на это не было времени. Да и смысла не было, учитывая, что это избавит следующую когорту от нескольких часов тяжелой работы. «По этому поводу тоже ворчали», — с улыбкой подумал Катон. Какому воину понравится потеть, зная, что другой воспользуется плодами его труда.

В голове когорты возвышались шесть штандартов центурий. На них был лишь один знак отличия — за победу, которую гвардейцы одержали в Британии вместе с легионерами. «Интересно, — подумал Катон, — доживут ли они до того момента, когда увидят еще одну награду, за участие в разгроме бунтовщиков в окрестностях Астурики». Сбоку от колонны расположился небольшой конный отряд под командованием опциона Метелла. Гвардецы держали лошадей под уздцы, и скакуны приподняли мягкие носы, нетерпеливо подергивая ушами. Один из конных держал в поводу запасную лошадь, для префекта. Макрон и остальные пять центурионов тихо разговаривали, стоя между штандартами и открытыми воротами лагеря. Немного в стороне от них стоял Цимбер. У него был совершенно несчастный вид. Увидев префекта, центурионы стали по стойке «смирно» и отдали честь.

— Все готово, командир? — спросил Макрон.

— Да. Можете присоединиться к вашим отрядам.

Пятеро центурионов быстро пошли вдоль колонны с жезлами из лозы в руках, а Катон сел в седло. Макрон кивнул опциону, командующему отрядом, в который отобрали лучших наездников.

— Разведотряд! — рявкнул Метелл. — По коням!

Под аккомпанемент конского ржания гвардейцы устроились в седлах и взяли поводья. Потом все стихло, и Катон оглядел колонну от начала и до конца. Пять сотен воинов. Все, что смогли выделить, чтобы защитить рудник в Аргентии, спасти обоз со слитками и не дать бунту перерасти в полноценное восстание. За лагерным валом, над морем, запылало восходящее солнце, будто огромный пожар вдали. Катон поднял руку.

— Вторая когорта преторианской гвардии… вперед!

Он опустил руку, в сторону ворот, и тронул пятками бока коня. Лошадь пошла шагом, следом за ней двинулся Макрон, и гвардейцы затопали ногами, выходя из лагеря на дорогу, петлявшую меж холмов, верхушки которых восходящее солнце окрасило в розовый цвет. Дорогу, ведущую в глубь провинции.

Небольшая колонна гвардейцев уверенно шагала по дороге, минуя холмы и подымаясь на плато, в четырех дневных переходах от Тарракона. Они шли мимо роскошных ферм, оливковых рощ, полей пшеницы и виноградников. Шли через леса, где росли дубы и сосны, с вожделением поглядывая на мелькающих тут и там кабанов и оленей. Но времени остановиться и поохотиться не было. Центурионы и опционы подгоняли гвардейцев, воздух наполнял топот ног и грохот колес. Поднималась пыль, длинным шлейфом развеваясь позади колонны, там, где ехали телеги обоза. Поначалу все шли в хорошем настроении, все болтали и шутили, а иногда и запевали песню, которую с удовольствием подхватывали, если ее слова были достаточно непристойны. Макрон постоянно старался поддержать в людях бодрость, шагая во главе первой центурии. Как старший центурион когорты он должен был являть собой пример для всех остальных, посему он часто пел, от души, хоть и не всегда в тон.

Немного впереди пеших двигался конный отряд, во главе которого ехал Катон. Небрежно покачиваясь в седле, он глядел по сторонам, иногда позволяя своим мыслям унестись вдаль. Но в первую очередь он раздумывал о том, что ожидает их в горных районах вокруг Астурики, там, где располагаются рудники. Главной целью было достичь рудника как можно быстрее, но в результате им придется дольше удерживать его до прибытия Вителлия с основными силами. Катон мысленно поставил себя на место Искербела. Как только враг узнает о колонне гвардейцев, бунтовщики наверняка постараются напасть на римлян и уничтожить их. Слишком хорошая возможность, чтобы ее упускать. Уничтожение элитного отряда римской армии принесет Искербелу немалую славу. Люди с большей охотой встанут под его знамена, чтобы воевать с империей, чье правление многие местные считают жестким и безжалостным.

Катон не считал себя вправе осуждать их за это. Рим взваливал все новые тяготы на плечи тех, кого завоевал. Даже если им удавалось избежать реквизиции земель, присоединяемых к немалому имперскому имуществу, вполне могло случиться, что поблизости устроят поселение для ветеранов. Отставные легионеры обычно не питали особого уважения к земле, собственности и женщинам своих соседей, коренных жителей. Что хуже — они прекрасно знали, что император простит им любые проступки, кроме самых тяжких. Так что у них имелась возможность безнаказанно притеснять местных жителей. И это не было единственной проблемой жизни под ярмом Рима. Приходилось иметь дело с алчными сборщиками налогов и заимодавцами, которые часто шли следом, готовые одолжить золота и серебра на уплату налогов, но под грабительскую лихву. Те, кто не мог расплатиться с долгами, обрекали себя на еще худшую нищету, крах и рабство. Именно такую цену часто платили те, кто жил за пределами процветающих городов и селений империи.

«От римского правления многие приобретают, но еще большее количество людей теряет», — подумал Катон. Временами он даже задумывался о том, насколько морально служить в армии, чьей основной задачей была защита такой империи. Но взамен Рим предоставлял порядок, процветание и мир. Катон своими глазами видел альтернативу этому порядку. Он вспомнил дикарские обычаи друидов и их фанатичных последователей, бесконечные войны племен и родовую месть среди кельтов, населяющих Британию. Так жить нельзя. В таких условиях не зародятся философия, литература, скульптура и изящные искусства, а все это было важно, хотя бы для Катона, если не для основной массы воинов, вместе с которыми он служил. Для них ремесло воина было самоцелью. Стилем жизни, который они не подвергали сомнению и за пределами которого они ничего не видели.

Время от времени его мысли обращались к Юлии и Кристу. Он все еще тосковал по ней, но это чувство было окрашено болью от ее измены. Болью, которая каждый раз вспыхивала с новой силой, когда он видел трибуна Криста или хотя бы вспоминал о нем. Так зачем же он взял его с собой? В надежде, что враги его убьют, избавив Катона от необходимости самому исполнить отмщение? Может, это гордыня. Может, он хотел убедить себя в том, что он лучше, чем этот человек, и что Юлия ошиблась. Но она уже никогда не сможет признаться ему в этом.