А сегодня – день рождения мамы. Ей исполнилось бы сорок четыре года.

Лариса на восьмом месяце беременности уже, так что вряд ли поедет на кладбище. Но вот отец наверняка, хоть и словами не давал знать о том, как жалеет о прошлом – в поступках это выдавалось. Возможно, поэтому я почти отпустил ситуацию, так и вправду проще было принять.

Мы с Настей не собирались сегодня навещать могилу моей мамы. По крайней мере, не было таких разговоров, да и по ощущениям не тянет. Так уж вышло, что подсознание до сих пор воспринимает привязку к датам как показную скорбь.

В общем, завтракаю, как обычно. На кухне только отец и Лариса – Настя в ванной застряла.

Мы почти не говорим, но не потому, что тяжёлая атмосфера висит – нет, такого уже почти не бывает. Просто за едой особо не потреплешься, по крайней мере, если не горит что-то обсудить. Так что доедаю быстро, убираю за собой посуду и даже теряюсь слегка, когда отец вдруг нарушает молчание.

– Глеб, – что-то такое есть в его голосе. Непривычное, ломанное. – Поедешь сегодня со мной к маме?

Я неосознанно замираю, так и не обернувшись. Подсознание кричит о том, что плотину всё-таки прорвало, отец так больше не может, в себе держать не хочет. И с этим осознанием на меня всё пережитое накатывает опять.

Причём настолько, что смотреть на него не могу. Тянет отказать. Очень сильно тянет просто свалить в свою комнату. А лучше – к Насте в ванную.

– Хорошо, – вместо этого говорю, слыша свой голос так отчётливо, будто не мне принадлежит.

************

По дороге мы разговариваем о всякой фигне. Вернее, темы, конечно, были важными – про наш с Настей скорый переезд, про то, как всё сложилось и какая она хорошая девочка. Но в том-то и дело, что всё это мы за полгода, так или иначе, уже обсуждали с самых разных позиций и чуть ли не всеми возможными словами. Да и о чём тут ещё говорить, всё ведь и так понятно.

Но я поддерживаю диалог, хоть и отрывисто скорее. Понимаю, почему отец молчать не может, да и на дороге с трудом сосредоточивается. Наверное, лучше было бы мне за руль сегодня сесть, но не предлагаю это. Мы вообще дружно делаем вид, что ничего такого не происходит. Хотя по ощущениям воздух сейчас будет искриться от напряжения.

Знаю, что лишь вопрос времени, когда отец начнёт ту тему, ради которой меня с собой позвал. Знаю, а потому всё охотнее поддерживаю диалог по любой другой. Неважно, зачем папа сыплет повышенным интересом по давно закрытым вопросам – чтобы меня расслабить, к себе расположить, почву прощупать, или чтобы самому успокоиться, перебить неловкость или что там у него ещё сейчас мешает. В любом случае, мне это отвлечение только на руку – пусть и не избежать ковыряния по ранам, но можно хотя бы потянуть момент.

Да уж, себя не узнаю. Обычно предпочитал обрубать сразу, чтобы не ныло ничего – медлить себе дороже, да и нафига разводить всю эту тягомотину. И вроде как не поменялись мои убеждения, но сейчас зачем-то продолжаю этот явно затянутый спектакль «папа и сынок просто проводят вместе время».

Речь снова заходит о квартире. Отец явно входит во вкус, даже перебарщивает слегка – начинает говорить, как гордится тем, каким взрослым и самостоятельным я стал, что квартиру так быстро приобрести смог и вообще, готов ко всему.

– Спасибо, что вложился, кстати, – не то чтобы не хочу принять его комплименты, напоминая, что не полностью всё сам. Нет, никакой ложной скромности, по сути, он может, и прав.

Просто я вдруг вспомнил, что не благодарил его за помощь. Настя предлагала поучаствовать в покупке, самой пойти подработать, или накоплениями вложиться – я наотрез отказался. А участие отца чуть ли не как должное воспринял. Причём довольно естественно это было. На тот момент только и думал, что о скором переезде.

Странная пауза. Папа слишком близко к сердцу принимает такую сдержанную благодарность?..

Внутри что-то ёкает. Зачем-то постукиваю пальцами по бардачку машины, с трудом сдерживаясь, чтобы не добавить что-то ещё и не отвести эту непонятную загруженность.

– Я думал, ты не примешь мою помощь, – ещё немного помявшись, вдруг выдаёт отец.

Узнаю этот тон. Почти такой же, каким папа предлагал мне к маме съездить.

Я зачем-то усмехаюсь, подбирая выражения, с которыми дам ему понять, что отказаться от его помощи было бы тупо. Как минимум, я живу в его доме, езжу на его машине, – и ладно бы вопрос был в том, что это с детства так пошло, до ситуации с мамой. Но ведь после её смерти я не съехал сразу, хотя мог бы квартиру снять. Да, с семнадцати лет, по сути, сам себя обеспечиваю, и продукты в дом покупаю не меньше, чем родители. А в период маминой болезни – и больше, в основном, я там всем занимался. Но ведь после её смерти не занимался бессмысленной протестной ерундой по типу покупать себе отдельное, ничего отцовского не трогать, дома не ночевать и все дела.

Конечно, бытовая мелочь – одно, а вклад в покупку квартиры – совсем другое, это уже подарок, причём нехилый. Но с другой стороны, отец вот тоже спокойно принял от меня поездку в Испанию, что мне далеко не в копеечку обошлась. В общем, не было между нами денежной натянутости или вражды – так свою позицию не обозначить, пусто это как-то и бесполезно.

Хмурюсь, размышляя, как до него это донести, раз не понимает, но неожиданно для себя вдруг выдаю совсем другое:

– Полгода назад, может, и не принял бы.

Ну вот и всё. Приехали, причём во всех смыслах – машина тормозит возле кладбища.

Выходим не сразу. Некоторое время оба сидим, синхронно смотрим вперёд, ничего не говорим. А нет сейчас смысла опять в обыденные обсуждения пускаться, на этот раз точно не прокатит. Слишком уж ощутимая тяжесть после слов, в которых вроде ничего не было сказано, но в то же время чересчур многое.

Не знаю, кто из нас первым делает движение к двери, но выходим почти одновременно. М-да, не удивлюсь, если мы и думаем об одном и то же, раз так совпадаем в действиях. Завидное единение, только вот почва его гнетущая.

Довольно ощутимое количество шагов до могилы мамы мы преодолеваем молча, достаточно быстро, словно это может сбить надрыв.

Ближе к середине пути я уже просто отвлекаюсь на могилы, мимо которых мы проходим. Отвлечённо размышляю, как давно некоторые из них заброшены, кем бы эти люди… М-да, не замечал за собой такой сентиментальности раньше. Ведь это просто кресты с камнями. Многие из людей под землёй уже разложились окончательно, нечему там дань памяти отдавать. Вспоминать можно и в мыслях.

Но почему-то не по себе становится от мысли, что на месте какой-то из этих могил однажды может быть и мамина… Разве мы сейчас часто ходим к прадедушкам и прабабушкам? Помню только случаи совсем уж из детства.

И вроде бы понимаю, до сих пор уверен, что это только живым надо, но где-то внутри всё равно сожалением отдаёт. Поганое чувство.

– Раньше я оправдывал себя тем, что «любовь живёт три года», но это чушь. Любовь – не просто биохимическая реакция, это гораздо более глубокое чувство. Когда любишь, человек становится родным, а от родных не отказываются, – неожиданно разрезает кладбищенскую тишину сдавленный голос отца.