я, точно мумия, застыл от удивленья:

все что ни скажешь, каждое суждение

звенит подобно тысяче эскудо!

Его достойны бронза и гранит,

ибо, как мыслю, наравне стоит

с сим древним изречением премудрых:

«На женщину, как на каштан, смотри:

снаружи блеск, а все гнилье — внутри!»

ЯКОВУЧЧО

Теперь идем к купцу, что заключает

за сделкой сделку, что страхует корабли,

клиентов ищет в четырех концах земли,

сплетает, интригует, надувает.

Таможенника без стыда подкупит,

но ни гроша в расчетах не уступит.

Полны подвалы; золотых полна казна,

будто канава сточная — говна.

Дом рядит, как невесту под венец,

роскошествует, подражая графу,

шелками шелестит и позументом,

заводит слуг, заводит содержанок,

всеобщей завистью безмерной окружен.

Но горе, если в чашечке его проверим:

увидим, что его богатство — воздух,

его везение изменчиво, как дым,

удача — точно замок из песка,

что от ветров и волн не устоит!

Наружность хоть куда издалека;

а ближе видишь: это глаз тебя блазнит.

Пусть золото ему рекою катит глубокой —

лошади пройти по грудь;

одной ошибки малой хватит,

чтоб разом все вверх дном перевернуть.

ФАБЬЕЛЛО

Я тысячу тебе сочту таких,

что разорили семьи в прах,

все их богатство за какой-то миг —

пшик! И ушли, оставив в дураках

толпу наследников, промолвив на прощанье:

«Кастрюли полны, ешьте! Пусто… завещанье!»

ЯКОВУЧЧО

А вот у нас влюбленный кавалер:

он почитает счастием часы,

что проведет на службе у Амура,

всласть ему — жженье пламени и цепи,

и драгоценной кажется стрела,

пронзившая его из-за красотки.

Он говорит об изнурении, о смерти,

но муки свои радостью зовет,

безумства и терзанья ревности — утехой,

и кажется, что ярость и страданье

ему приятны; но еда — не веселит,

и сон ему — не в отдых: он и спит

вполглаза, и ест, не замечая,

что перед ним стоит. Наград не получая,

он бдит на карауле близ дверей

любимой. И хотя не архитектор,

в мечтах рисует, строит в воздухе дворцы.

Не будучи палач, он непрестанно

терзает, как на пытке, жизнь свою.

При этом он ликует и цветет,

и, кажется, тем больше расцветает,

чем глубже та стрела его пронзает;

тем больше он играет и поет,

чем больше его пламя распаляет;

и почитает жребием блаженства на земле

болтаться в этой чувственной петле!

Но ты его раствором пробным сбрызни,

и ощутишь безумия пожар,

как род чахотки, сокращенье жизни,

положенной под лезвие ножа.

Страх и надежда душу разделили;

сомненья? подозрения? — что злее?

Он, точно кошка дядюшки Василе[164],

то завывает, то мурчит и млеет.

Чур нас — все эти изнуренья и блужданья,

речей прерывистое бормотанье,

потерянность, где каждое мгновенье

пасется ум в лугах воображенья,

где сердце в клочья порвано, как тряпка,

лицо отсутствующее в бронзу отлито,

в груди пожар, а душу ознобило.

И даже если он, как солнце с высоты,

растопит лед своей сияющею силой,

растают вскоре и его мечты.

Ведь чем предмет любви бывает ближе,

тем далее влюбленность улетает:

едва лишь сладости ее вкусивши,

он уж раскаиваться горько начинает.

ФАБЬЕЛЛО

Ох, горе бедному душой и плотью,

попавшему в капкан любви проклятый.

Слепец[165] жестокий радости дает щепотью,

а муки щедро меряет лопатой!

ЯКОВУЧЧО

А вот поэт несчастный:

он, что твой фонтан,

октавы льет и плещется сонетом,

переводя бумагу и чернила,

он сушит мозг, трет локти, губит дни —

только затем, чтоб глупая толпа

сочла его оракулом для мира.

Он ходит как безумьем одержим,

он безутешен, худ от истощенья,

обдумывая замыслы поэм,

плетущихся в его воображенье,

средь улицы вещает сам с собою,

нанизывает новые сравненья без конца:

«глаза, как города, ресничных стен в зубцах»,

«цветов поток бурлящий над листвою»,

«о волны, что так погребально воют!»,

«скользящих грез одушевленные пиропы»,

«о иномирность, о пребеспредельный дар!»

Но помещенный в чашечку для пробы,

плеснешь, и — пшик! рассеется, как пар.

«Ах, что за стих!» — за пару глупых слов

он рад служить хоть до последних дней;

«Ах, что за мадригал!» — растаять уж готов.

Чем толще вороха исписанных листов,

тем тоньше талия и ребра тем видней…

Тех славит, кто ни в грош его не ставит.

Тех возвышает, кто ему грозит.

Тем памятник навеки воздвигает

кто полчаса ему не уделит.

Ночей бессонных вдохновения лелеет

для тех, кто фиги вяленой ему жалеет!