Когда на следующее лето после написания диссертации я представляла результаты исследования в Афинах, ко мне подошли декан Стэнфордской школы образования и заведующий кафедрой математики. Оба слушали мой доклад. Они сообщили, что ищут профессора в области преподавания математики, и предложили мне поработать в Стэнфорде. В то время я прекрасно чувствовала себя в Королевском колледже как исследователь и преподаватель, поэтому сказала, что меня это не интересует. В течение следующих нескольких месяцев они присылали мне альбомы с видами Калифорнии и убеждали меня приехать на собеседование, а заодно посмотреть Стэнфорд и Калифорнию. Они хорошо знали свое дело, и я в конце концов согласилась провести несколько дней на калифорнийском побережье, была совершенно очарована и чуть позже переехала в Стэнфорд.

Спустя несколько месяцев я получила письмо от Джеймса Милгрэма с математического факультета. Он предлагал встретиться. Я мало знала о нем и согласилась пообщаться в его рабочем кабинете. Беседа меня обескуражила: он заявил, что учителя в США не понимают математику, и предупредил, что для меня будет опасно публиковать здесь свои работы. Разумеется, я начала оспаривать эти тезисы, но мое мнение его не интересовало. Из кабинета я вышла шокированной, но этот разговор поблек на фоне того, что произошло после.

Несколько лет я получала президентскую премию Национального научного фонда, которой награждали самых многообещающих ученых STEM-дисциплин. Этих средств хватило на проведение в США исследования, сходного с британским: в течение четырех лет мы вместе с группой аспирантов изучали около 700 старшеклассников, применяющих разные подходы к решению задач.

Результаты оказались аналогичны британским. Те, кто изучал математику в рамках проектно-ориентированного подхода, применяя разные способы при решении нестандартных задач, достигали существенно более высоких результатов, чем те, кто руководствовался заученными примерами и объяснениями учителя. Схожим образом у подростков формировалось разное отношение к математике. Среди тех, кто осваивал школьный курс математики по традиционной методике, даже успешные ученики говорили, что ждут не дождутся возможности расстаться с ней и планируют свое будущее так, чтобы исключить все, связанное с математикой. Те же, кто занимался по проектно-ориентированной учебной программе, в десять раз чаще признавались, что хотят и дальше изучать этот предмет[151].

Когда я начала публиковать результаты, Милгрэм обвинил меня в научной нечистоплотности. Это очень серьезное обвинение, которое Стэнфорд по закону должен был расследовать; оно могло полностью разрушить мою карьеру. От меня потребовали предоставить группе старших профессоров Стэнфорда все данные, собранные за последние пять лет. Университет расследовал обвинения, не нашел им подтверждения, не обнаружил причин поставить под сомнение наши результаты и закрыл дело. Но Милгрэм не успокоился, он начал распространять обо мне клеветнические утверждения в интернете. Сначала я по совету руководства университета игнорировала эти пасквили, однако такая цепочка событий меня не вдохновляла, и я решила вернуться в Англию.

Я получила престижную стипендию имени Марии Кюри, что позволило в течение следующих трех лет вести работу в Сассекском университете. Я надеялась, что, оказавшись по другую сторону Атлантики, позабуду последние месяцы, да и место казалось подходящим для того, чтобы спокойно растить дочерей, одной из которых к тому моменту исполнилось шесть месяцев, а другой — четыре года. Но в последующие три года я обнаружила, что люди читают измышления Милгрэма и верят им.

Милгрэм не одинок в своем порыве остановить реформу преподавания математики в школе: его сторонники также клеветали на меня на разных сайтах, утверждая, что мои данные поддельные, а школы, упомянутые в британском исследовании, «существуют исключительно в моей голове». На одном сайте, который они считали закрытым, доступном только противникам реформ, один из них написал: «Это худший из возможных сценариев: исследователь в топ-университете, собравший достоверные данные». Пол Блэк, под руководством которого я готовила диссертацию, выдающийся ученый, получивший из рук папы римского рыцарский орден за заслуги перед образованием, был возмущен нападками американских профессоров и написал им об этом, но все осталось по-прежнему.

Руководство школы образования неоднократно просило меня вернуться на остававшуюся вакантной позицию в Стэнфорде, и однажды холодным февральским днем, через три года после отъезда из Калифорнии, я решила еще раз рассмотреть это предложение. Рано утром под проливным дождем я отвела дочерей в местную школу. Вернувшись домой и обсохнув, открыла ноутбук и увидела письмо от одного из бывших коллег по Стэнфорду, где он снова спрашивал, не хочу ли я вернуться. Был ли тому виной холод или дождь — не знаю, но я впервые подумала: «А может, стоит?..» Но тут же пообещала себе, что вернусь, только если смогу остановить поток клеветы, направленной против меня.

Несколько месяцев спустя я снова оказалась на той же позиции в Стэнфорде. Многие предположили, что я просто сбежала от серого британского неба под солнечное калифорнийское. Отчасти это правда, но по-настоящему в Англии мне не хватало теплоты жителей Калифорнии и страны в целом. За годы, проведенные в США, очень многие учителя дали мне почувствовать, что моя работа действительно помогает им.

К счастью, на место декана школы образования в Стэнфорде пришел новый человек — блистательный Клод Стил, автор новаторских работ об опасности стереотипов. Он скрупулезно изучил все, что Милгрэм и его друзья написали обо мне, и прочие его измышления. Один из соавторов Милгрэма, Уэйн Бишоп, в одной из публикаций в СМИ назвал афроамериканских студенток «негритятами». Клод тут же понял, с людьми какого сорта мы имеем дело. Вместе мы разработали довольно простую стратегию: я детально опишу оскорбления в мой адрес и мою травлю и опубликую эту статью.

Хорошо помню вечер той пятницы. Вcе остальные сотрудники факультета отправились на вечеринку. Я осталась дома. Нажала на кнопку «опубликовать», и на моей страничке на сайте Стэнфордского университета появилась статья, где детально описывалась травля, устроенная несколькими мужчинами[152]. Этот день изменил все. В тот же вечер я создала аккаунт в Twitter, и мой первый твит был посвящен травле в академической среде. Он разошелся по Сети подобно лесному пожару, и буквально за один уикэнд мой пост стал самым часто цитируемым среди постов об образовании. В течение двух суток со мной связались журналисты со всех концов Америки, жаждущие узнать подробности этой истории.

Поднялась новая волна. Я начала получать электронные письма от других женщин — преподавательниц и исследовательниц. Всего за несколько дней мне пришло около сотни писем, все в мою поддержку, и в большинстве случаев женщины рассказывали о том, как их травили мужчины в университетской среде. Эта подборка писем стала настоящим обвинительным заключением академической культуре и четким указанием, что нам еще далеко до гендерного равноправия в сфере высшего образования. Думаю, все читатели книги уверены, что во втором десятилетии XXI века женщины на кафедрах больше не подвергаются дискриминации. Однако чтение этих писем убеждало, что на руководящих постах еще много мужчин, считающих, будто женщинам в STEM-дисциплинах не место. Возможно, они не осознают дискриминационность своих представлений и мои утверждения станут для них неприятным сюрпризом, но детально описанные действия по притеснению женщин раскрыли масштаб бедствия.