красной сердцевинкой мелкие цветочки. Но что за дивный и удивительно сильный аромат у этих невзрачных цветочков! Идешь мимо под зимним моросящим дождем — и вдруг на тебя пахнёт летней безмятежной прелестью…

Есть соблазн задать самому себе риторический вопрос: не такова ли была и моя тетка? Не о том, однако, сейчас речь.

Далее записи в тетради становятся все подробнее, и можно узнать, что начало цветения дикого винограда тетя Женя увидела 10 мая в ущелье Ай-Димитрий, неподалеку от едва сохранившихся развалин древней церкви святого Димитрия, где она нашла обломок верхнего края пифоса и кусок черепицы с клеймом, напоминающим букву «В», а гранат в полном цвету — 13 июня в городе, на Ломоносовском бульваре. Это уже не у себя во дворе, где под окнами растут и миндаль и жимолость. Значит, пришла в себя, начала выходить из дому, бродить по окрестностям…

Дело в том, что начаты записи, когда тетку посреди учебного года вышибли из аспирантуры, а закончены, о б о р в а н ы (хотя листы в тетради еще были) 20 августа, когда она увидела по дороге на Ай-Петри полностью созревший терн. В тот день она узнала, что принята на работу. И прощайте, ботанические наблюдения!.. Ее взяли учительницей в школу села Дерекой. Теперь и села этого нет — речная долина застроена блочными пятиэтажными домами, давно стала частью города.

Ботанические пристрастия, прикосновения к травам, цветам — к природе — были, как я понимаю, попыткой обрести устойчивость в жизни — может быть, даже неосознанным протестом против ее безумия. Обычная история: когда нет истинного дела, надо найти хотя бы его подобие.

С занятиями археологией получилось иначе. Тетя Женя пристрастилась к ним. Наверное, они изначально были ей ближе. Тогда же, весной тридцать восьмого, появляются первые карточки с записями о находках и наблюдениях. Эти карточки она заполняла до конца своих дней. Об устойчивости интереса говорит и то, что она снова и снова возвращалась на одно и то же место, что-то уточняла и проясняла для себя.

Сначала, к примеру, писала: «Стоянка доисторического человека на яйле возле горного татарского поселка Узенбашское Беш-Текне над спуском к родникам Беш-Текне». Стоянка! Потом это утверждение, как видно, показалось ей слишком смелым, и тетя Женя пишет осторожней: «Местонахождение кремней». Она была здесь несколько раз и собрала немало: ножевидные кремневые пластинки, обломки кремней, каменные ядра, черепки.

Уже на моей памяти тети Женины находки превращали жизнь аккуратистки мамы в кошмар, поскольку грозили заполонить всю квартиру. Но сейчас подумалось о другом: а ведь мы с Ванечкой сегодня были в местах, где когда-то находился тот горный поселок. Ни следа. Хотя для будущих археологов что-то, конечно, осталось…

Привлекут ли эти карточки кого-нибудь, кроме меня, интересующегося не столько сутью сказанного, открытого, найденного тетей Женей, сколько ею самой?..

Вскоре на карточках и на приложениях к ним появились рисунки, сделанные тушью, а то и акварелью. Сдержанно и строго. Никаких навеянных чувствами либо душевным состоянием экспрессии. К черту чувства и экспрессии! Фотографическая точность, и ничего более. Это напомнило мне виденную как-то выставку пейзажей некого человека, работавшего изыскателем на прокладке дорог. Инженер в этих пейзажах задавил художника. У тети Жени в рисунках пробивается все же почти задушенная лирическая струя — море, небо, облака, тени… без этого она не может.

В местности, именуемой Атбашское Беш-Текне (есть и такое, но это гораздо западнее, уже над Симеизом), мою строгую тетю занимают только следы и орудия доисторического человека. Прорывается, однако, и кое-что, к доисторическому человеку отношения не имеющее.

«Татары говорят, что здесь была церковь…»

«От подножия скалы вытекают два родника. Здесь находятся пять корыт, от которых местность получила свое название — Беш-Текне…»

«Правый вход в пещеру очень длинный, низкий и узкий, так что идти по нему можно только оглянувшись, а местами — ползти. Через несколько десятков метров пещера делается совершенно непроходимой от жидкой грязи, покрывающей ее пол…»

Ай да тетя Женя! Увлечения спелеологией я за ней не знал.

Не знал, впрочем, и другого. Составляя перечень своих находок и опись того, что отправлено в Институт антропологии в Москве, тетя Женя мельком упоминает, что небольшое количество кремневых орудий найдено ею и на Гурбет-богазе — в районе нынешних Зоиных раскопок. Протянулась еще одна ниточка…

Было около двух, когда я кончил листать первую папку. А их было еще десятка три — сверху и в обеих тумбах письменного стола, старого, тех времен, когда были столяры-краснодеревщики и у них хватало времени и терпения украсить свое изделие хотя бы незатейливой резьбой. Как лихо мы расправлялись с этими столами, комодами, шкафами лет двадцать назад!.. Дрова! Гробы! И у нас, я думаю, все это уцелело не от свойственного Пастуховым консерватизма, а просто потому, что не нашлось денег на современную, сверкающую лаком и вскоре разваливающуюся древесностружечную прелесть.

Ложиться спать? Но сна ни в одном глазу. Я разобрал стоявшую за шкафом постель, над которой по-прежнему висел в овальной, ручной работы рамке Маринин профиль, и вернулся.

За окном была вполне романтическая ночь: рваные облака, луна, возникавшая в разрывах, зубчатая стена кипарисов на этом фоне. Куинджи.

Дождь, как видно, давно перестал, потому что цикады пели во весь голос и время от времени прямо перед окном прочерчивала свой зигзаг летучая мышь.

Только теперь заметил на столе под стеклом закрытый ранее папками листок, исписанный стремительным тети Жениным почерком.

ВСТРЕЧА С ПУШКИНЫМ

Я подымаюсь по белой дороге,

Пыльной, звенящей, крутой.

Не устают мои легкие ноги

Выситься над высотой.

Слева — крутая спина Аю-Дага,

Синяя бездна — окрест.

Я вспоминаю курчавого мага

Этих лирических мест.

Вижу его на дороге и в гроте…

Смуглую руку у лба…

Точно стеклянная на повороте

Продребезжала арба…

Запах — из детства — какого-то дыма

Или каких-то племен…

Очарование прежнего Крыма

Пушкинских милых времен.

Написано в Ялте осенью 1913 года

Стихи не произвели на меня большого впечатления, хотя я и понял, кто автор. Разве что последние две строчки… Как жестоко расправляемся мы с этим очарованием! Будто мстим кому-то за что-то. Но кому? Не себе ли?

Интереснее всего были для меня собранные в несколько тетрадей тети Женины записки, но от них в конце концов пришлось отступиться. Сначала торопливый и малоразборчивый почерк меня не особенно смущал, я просто перескакивал через то, что не мог разобрать, и, вполне улавливая смысл,