– Не смей. Даже если удерёшь в Англию.

– Почему?

– Фюрер не оставит без последствий. Британский режиссёр может снимать про Гитлера любые гадости, высмеивать, оскорблять, ему всё сойдёт с рук. Тебе нет. Ты – своя, звезда. С тебя стократ больший спрос. Абвер или СД найдут из-под земли.

Она поднялась.

– А если арест поручат лично тебе?

По лицу Вольдемара пробежала тень.

– Выполню приказ. Поэтому не вынуждай меня.

– Ясно… Прощай!

С Элен фройлян Рифеншталь даже не раскланялась, скорее из-за взъерошенных чувств, не из грубости. Вольдемар проводил бывшую подругу взглядом, но даже не потрудился эскортировать вниз. Он спустился запереть замок, когда хлопнула входная дверь.

Вечер был испорчен.

– В Польше так скверно? Скажи правду!

Вместо ответа мужчина шагнул в спальню. Присев на край кровати, стащил галстук и жилетку, расстегнул пуговицы на манжетах сорочки. Раньше взаимное раздевание перетекало в увлекательную забаву.

– И ты туда же.

Элен упрямо остановилась на пороге спальни, подперев косяк.

– Значит, с бывшей ты можешь обсуждать что угодно. А со мной – раздевайся и в койку? Весь разговор?

Он мотнул головой.

– Есть вещи, от которых тебя ограждаю. Лени не видела и четверти ужасов войны, но ей хватило. Позволь закруглить эту тему.

Элен присела рядом. Хрупкие пальчики скользнули по виску, где спрятался белый волос. Вольдемар не отстранился, но и не схватил её за руку, не поцеловал. В нём словно что-то заледенело.

– Дорогой! У тебя седина.

– Правда? – он встрепенулся. – Старею. Не успев пожить.

– Так чего же мы ждём?

Потом они лежали и курили. Элен заметила, что её друг зажёг от бычка следующую сигарету. Он никогда не курил две подряд. Никогда не экономил на спичках. И никогда не занимался любовью с отчаянием обречённого, словно в последний раз.

Второй год вместе… Как это всё случилось? Она не могла вообразить себя в постели с нацистом с той самой минуты, когда увидела кровавое месиво в кабине грузовика. Но в Софии Вольдемар сам напоминал жертву. И дело даже не в подвёрнутой лодыжке, не в преследователях. Во взгляде у него сквозило жуткое, беспредельное одиночество. Он лишился чего-то важного, возможно, навсегда. Дядя просил общаться с офицерами рейха, ловить каждую оброненную фразу, чтоб потом, за Ла-Маншем, умные люди из обрывков реплик составляли цельную картину о секретах германской державы. Но она поддалась печальным ласкам Вольдемара не из британского патриотизма. Из жалости? Элен не смогла бы ответить на этот вопрос самой себе.

Потом молодой эсэсовец пришёл в норму, от софийской потерянности не осталось и тени. Лощёный, похожий скорее на обложку журнала «Дер Штурмер», чем на живого человека, он вызывал, в зависимости от настроения, то раздражение, то бешенство. Но с подругой был чрезвычайно корректен. В первые месяцы щадил её неопытность и никогда не ограничивался альковными утехами. Пара посещала театральные и кинопремьеры, съездила в Париж. Вольдемар обожал угощать в ресторанах, совершенно не скупясь на продуктовые карточки, будто они водились в его портмоне в бессчётном количестве. Любовался, как девушка поглощает еду, образцово орудуя столовыми приборами, – настоящая леди, не то что подруги нацистских выскочек.

Естественно, целыми днями пропадал на службе, исчезал на неделю-другую, ссылаясь на командировки. Чем он там занимался? Душегубством? Пытками? От брошенных невзначай вопросов небрежно отмахивался: канцелярский червь, часами перекладываю ну очень таинственные бумажки. Секретарь-машинистка с погонами СС.

Естественно, о содержимом тех бумажек он не обронил ни звука, к большому неудовольствию сэра Чарльза. Зато периодически высказывал суждения, весьма отличающиеся от передовиц «Фёлькишер беобахтер». Элен прилежно их записывала и отдавала дядюшке. Она не знала – это частное мнение самого Вольдемара или вольнодумство некоторой группы офицеров в святая святых рейха – Главном управлении имперской безопасности (РСХА). Обязанность доносить на любовника её не радовала, но что делать…

Польша действительно изменила его. Может, он проникся, что злодейства СД переполняют чашу терпения – человеческую или божью? Голос дрогнул, когда Вольдемар проговорил: Лени не видела и четверти ужасов войны. Выходит, сам он видел? Он понял, что так нельзя?

В полумраке спальни девушка видела профиль своего мужчины и яркую точку тлеющей сигареты. В невольном порыве прижалась бедром к его ноге. Ей так хотелось верить, что Вольдемар не потерян окончательно!

Глава 5. Бомбардировка

Ночь разорвана воем сирены. Вскакиваю с постели. За окном пляшут яркие световые столбы прожекторов.

– Боже… Что это?

Её глаза блестят в темноте по-кошачьи. С чисто женским инстинктом самосохранения Элен с головой ныряет под одеяло.

Оказывается – правильно! Оглушительно бабахает, оконное стекло разлетается на миллиарды осколков. Они жалят меня роем диких ос.

Слышны ещё взрывы в отдалении, бомбёжка заканчивается так же быстро, как началась. Я бегу в ванную оценивать ущерб на роже. Ф-фу… Пронесло. Когда бреюсь, бывает, режусь глубже. И надо благодарить Его Величество Случай, что ни один осколок не вышиб мне глаз.

– Вольдемар… Ты о’кей?

– В полном порядке, – кричу из ванной. – Кстати, дорогая, на людях отныне говорим только по-немецки. Если ещё не догадалась, твои соотечественники отбомбились по Берлину. Заметь – по жилым кварталам.

Элен хрустит домашними шлёпанцами по битому стеклу. Сменить профессию и уйти в стекольщики? Сегодня они озолотятся.

Вчера, когда скандал с бомбардировкой Лондона растёкся по Европе, как круги по воде от брошенного камня, Герман Геринг торжественно дал две клятвы: что британскую столицу грохнули чисто из-за штурманской ошибки и что ПВО рейха не подпустит к Берлину ни одного вражеского самолёта на пушечный выстрел. Минуту назад я узнал цену второй его клятвы, поэтому не сильно верю и первой.

– Ты куда?

Догадливая. Если сожитель-офицер среди ночи прыгает в форменные штаны, значит – уходит.

– На службу. Даже представить боюсь, какой там содом и гоморра. Ни шагу из дома! Придёт фрау Зайбер, накажи ей убрать стекло и вызвать мастера.

Скоро год, как длится война. Уже полгода, как Элен перебралась ко мне. Но видимся мы реже. Я в постоянных командировках, последнее время они чаще приходятся на Францию. Бываю в Париже, куда катал её в последние мирные месяцы. Не хочу, чтобы это наивное существо увидело оккупированный Париж, похожий на некогда игривого пса, в страхе забившегося под диван. Единственная радость – привожу ей шёлковое бельё, сыр, вино, всё преимущественно из Южной Франции, где не хозяйничал доблестный вермахт.

Моя леди по-прежнему публикуется в журналах. Зарабатывает немного, зато получает карточки. Великодушный рейх снабжает дефицитами подданную вражеской империи наравне с собственными гражданами. Разумеется, только под влиянием СД. По возвращении домой обнаруживаю, насколько англичане способны злоупотреблять этим великодушием.

В моей гостиной преспокойно восседает сэр Чарльз. Вместе с племянницей они неторопливо попивают чай, лица такие безмятежные, будто нет новостей актуальнее минувшего дня рождения королевы. Руку на отсечение – в Берлине он нелегально, гестапо прохлопало его появление, а Элен лишь пожимала плечами, когда невзначай справлялся о её родственнике. Моя прислуга хлопочет, подливая чай.

Бессонная ночь и совершенно дикий день, напоминающий шабаш в дурдоме, срывают всякие предохранители сдержанности. Как только закрывается дверь за фрау Зайбер, вдовой проверенного члена партии, ничего не могу с собой поделать и сбиваюсь на крик:

– Вы,