в другую, встала на дыбы, потом понеслась и коляска вместе с ней. Возница, негодяй, даже и не старался управиться с лошадью, сразу же спрыгнул на ходу. А разнесчастная эта коляска ударялась о стены домов, о фонарные столбы, о деревья, покуда не оторвалась вовсе и не осталась перевернутая лежать на дороге… Я подбежав увидел страшное. Страшнее ничего не было в моей жизни. Митя побился ужасно, а Анфису совершенно нельзя стало узнать. Сколько потом ещё они мне ночами виделись…

Клюквин замолчал. Антон Андреевич молчал тоже, заслонив лицо дрожащей рукой.

– Вот верно и всё, что вы знать хотели. Теперь мне нужно идти. Прощайте. – Павел Николаевич встал, и надев шляпу, направился к двери.

Смыковский будто и не слышал, что доктор собирается уходить. Он не отнял руки от лица и не поднялся, чтобы проводить его.

Клюквин внезапно вспомнил о Мише. Его постигло чувство похожее на обиду, или даже на зависть. Он подумал, что уходя, оставляет в этом доме сына, и вряд ли ещё хоть когда-нибудь увидит его. А Смыковский между тем, не догадывается об этом, и ничто не нарушит его счастья, когда он будет радоваться возвращению мальчика так, словно тот и вправду родной ему.

«Не пора ли восстановить справедливость и поведать господину бывшему промышленнику, что у него никогда не было, как впрочем, и нынче нет, сыновей» – размышлял Павел Николаевич, глядя на Смыковского с необычайной злостью. Он колебался, не зная, на что следует решиться. Уйти ничего не рассказав и тем самым помочь человеку, которого он всегда ненавидел, вновь обрести стремление к жизни. Или сейчас же разбить его надежду на возрождение радости и покоя.

«А что если, узнав, истину своего отцовства, он вернет Мишу ко мне?» – спросил себя Клюквин и явственно ощутил страх перед потерей свободы, куда более сильный, чем перед потерей возможности видеть сына.

– Да вот ещё одно… – произнес он медленно, обращаясь к Антону Андреевичу, – мне не совсем удобно, но всё же я вынужден раскрыть вам некое обстоятельство.

Далее последовала недолгая пауза, после которой он продолжил:

– А именно такое… В связи с трагической гибелью Анфисы Афанасьевны и Мити, я понес некоторые убытки, возможно не слишком крупные на первый взгляд, и тем не менее, значительные для меня. Как же мы поступим с этим?

Смыковский словно очнулся на последней фразе доктора. Мысли его о гибели супруги и сына, торопливо рассеялись, и он, глядя даже как-будто виновато, стал извиняться

– Простите меня, я отвлекся и не сосредоточил должного внимания на ваших словах.

– Да, да, разумеется, – будто входя в его положение, успокоил Клюквин, неприятно сверкнув при этом глазами, – Я всё совершенно понимаю, у вас такая горькая утрата, не стоит беспокоиться, я готов повторить уже сказанное, впрочем, суть моих слов сводится к единственному, чрезвычайно важному для меня вопросу. Не желаете ли вы разделить часть средств, затраченных на погребение ваших близких, вместе со мной.

Антон Андреевич встал из-за стола.

– Я не только разделю эти траты, я покрою их в полном размере и без промедления.

Спустя четверть часа, Павел Николаевич, получив от Смыковского определенную сумму денег, остался вполне доволен и, откланявшись, удалился навсегда.

XII.

Утром следующего дня, Антон Андреевич, проснувшись очень рано, стал собираться в дом Кутайцевых. Он приготовил ассигнации, аккуратно завернутые в бумагу, положил в глубокий карман и записанный на листке адрес, затем, взяв в руки пальто и шляпу, направился в комнату к Мише.

Когда Смыковский приоткрыл тяжелую дверь, он увидел, что возле кроватки сына сидит, задремав в кресле, не Дарья Апполинарьевна, а Полина Евсеевна. Опасаясь нарушить ее тихий сон, он отел уже было уйти, но она, услышав шаги проснулась, и увидев его в дверях, улыбнулась радостно.

– Простите, потревожил вас, – расстроено произнес Антон Андреевич.

– Да, что вы, не страшно, – ответила шепотом Еспетова, – какое счастье, что Мишенька вернулся, правда!?

– Да, необыкновенное счастье, – согласился Смыковский, и улыбка осветила его лицо.

– Погодите, я выйду к вам, – сказала Полина Евсеевна, и осторожно, чтобы не разбудить мальчика, встала и вышла из комнаты вслед за Антоном Андреевичем.

– Вчера не удалось поговорить нам с Вами, вы принимали у себя господина Клюквина, мы с Дарьей Апполинарьевной тем временем уложили Мишеньку спать, и сразу же я отпустила её. Она бедная, всё повторяла, что маленький барин изволил найтись, и плакала, плакала, не в силах успокоиться.

– Как же вы сами? Неужто всю ночь подле Миши пробыли?

– Я не заметила, как эта ночь прошла, глядела на него и не могла наглядеться никак. Верно уснула после, сама того не зная. А вы? Уходите теперь?

– Да. Нужно идти в дом Филарета Львовича.

Полина Евсеевна взглянула на Смыковского с надеждой.

– Быть может и я смогу отправиться вместе с вами?.. И если только это возможно, я очень прошу Вас, возьмите меня с собой, – произнесла она.

– Я и хотел бы этого, но невозможно, – вздохнул Смыковский, – мне тяжело идти туда, да, это правда, но вы поймете меня, я знаю. Я долг в том доме за собою чувствую, и только мне одному, надобно его отдать. А нынче я, коли дозволите, о другом вас просить стану.

– О чем же?

– Дело Полина Евсеевна, вот какое, – собираясь с мыслями, сосредоточенно начал Антон Андреевич, – у меня есть некая тайна… Сам не знаю отчего я не рассказал вам об этом раньше… Всё некогда, все некстати, впрочем и теперь наверное некстати, и наверное нужно было сказать уж после, когда я вернусь. Но раз начато, значит я скажу теперь… Это касается денежных средств нашей семьи. Много лет назад, в день появления на свет дочери моей, я дал себе потайное обещание, что каждый год, по мере сил, буду покупать для нее драгоценности, и так продлится до тех пор, покуда не выйдет она замуж. Ценности эти были назначены мной, ей в приданное. Однако все вышло скверно. Анна Антоновна погибла, не успев испытать радости замужества. Её нет, а драгоценности и по сей день находятся в этом доме. И общая стоимость всего накопленного способна превысить стоимость нескольких таких домов. И вот я просил бы вас, услышав от меня сведения о точном нахождении тайника, сохранить пока все в секрете от остальных, чтобы уже не только я один, но и вы об этом знали. Однако кроме нас никто. Ни единая душа. Вы обещаете?

– Полина Евсеевна смотрела на Смыковского растерянно. Она не сразу нашла необходимые для ответа слова и потому молчала.

– Отчего же вы молчите, голубушка? –