Разумеется, к Виссариону я не пошла; поторопившисьотделаться от Машки с ее мужем, я направилась в ближайший бар. Бармен, завидевменя, скроил недовольную мину, за эти дни я успела ему порядком надоесть.

– Ты долго будешь дурака валять? – спросил он.

– Да пошел ты… – ответила я.

– Чего на тебя нашло, скажи на милость? Горе какое?

– «Скажи на милость», – передразнила я. –Какое тебе дело до моего горя?

– Мне никакого, только все это добром не кончится.

– Вот это правильно, – согласилась я и, уставясь врюмку, вдруг подумала: а где мой нежный друг Ник? И почему я сижу в баре, хотядолжна быть уже давно в другом месте, и не сидеть, а лежать? Но размышлять обэтом не хотелось, вообще ничего не хотелось. Я злилась на Машку и злилась насебя, надо было ехать к ней в Питер, быть рядом, не дать сюда вернуться. Врядли бы она меня послушала, раз ее обожаемого Антона не отпустили с работы.Вспомнив о нем, я фыркнула. Бедолага, похоже, искренне переживал за меня, итолько что не плакал, глядя на мою пьяную физиономию.

Вечером выяснилось, что Тони не оставил идеи меня спасти,потому что появился вновь, на этот раз в компании Рахманова, призвав того напомощь для большей убедительности. Я лежала на полу в подсобке, постелив одеялои свернувшись калачиком. Виссарион был тут же, сидел на табуретке и читал вслухСоловьева. С чего он взял, что Соловьев благотворно скажется на моей душе, подиразберись, но читал с выражением, положив книгу на колени. В кафе управляласьНаталья, но она то и дело заглядывала к нам, как будто ждала некоего события ибоялась его пропустить.

– «Если человек, как явление, есть временный преходящийфакт, то, как сущность, он необходимо вечен», – произнес Виссарион, дверьхлопнула, и я услышала голос Рахманова.

– Вот, полюбуйся, – возмущенно предложил онкому-то.

Я повернула голову и рядом с ним увидела Тони, тот, пообыкновению, прилип к стене. Иногда я думала, что он всерьез опасается занадежность стен, оттого с такой старательностью их и подпирает, чтобы они, недай бог, не рухнули кому-нибудь на голову, и в этом видит свою миссию.

– И ты еще пытался уговорить меня, – возвысилголос Рахманов. – Только идиот доверит ей ребенка. Посмотри на нее…Думаешь, это в первый раз? Ничего подобного. Ты и представить не можешь, на чтоона способна. Эти ее выкрутасы… Да мне памятник давно положен за то, что я всеэто терплю.

Он так увлекся, что забыл про друга, обращаясь к невидимойаудитории, жесты его были плавными и выверенными, а голос то вздымался ввысь,то вдруг становился доверительно-печальным, плыл в маленькой подсобке, и яуплывала вместе с ним. Рахманов сделал паузу, чтобы передохнуть, а я захлопалав ладоши.

– Отличная речь, – сказала уважительно. – Атеперь катитесь отсюда. Я без вас не скучала.

– Нет, ты полюбуйся, – едва не подпрыгнув, вновьобратился Рахманов к Антону. – Полный идиотизм. Эта сумасшедшая лежит наполу, а он ей книжки читает. Сказки Андерсена, я полагаю, на ночь, так сказать,для сладких снов. Встань немедленно! – заорал он на меня, но тут вмешалсядотоле молчавший Виссарион, закрыл томик, снял очки и невозмутимо произнес:

– Молодой человек, оставьте девушку в покое. Читаем мыне сказки, а философа Соловьева, впрочем, фамилия вам вряд ли что скажет.

– О, – ткнул в него пальцем Рахманов, вроде быобрадовавшись. – Ты слышал? Философ, Соловьев…

– Олег, – позвал Тони. – Ты бы лучше спросил,по какой причине она…

– А нет никакой причины, – хлопнув себя по ляжкам,перебил его Олег. – Это у нас стиль жизни такой. Мы то пьянствуем, тофилософов читаем, еще очень любим подбирать в кабаках кого попало, какую-нибудьпьяную скотину, а потом являться и требовать вернуть ребенка. Ты мне не верил…я знаю, не верил, а я все это наблюдаю не первый год. Вставай! – опятьзаорал он, точно взвод поднимал в атаку, подхватил меня под мышки и поволок кзеркалу. – Полюбуйся, на кого ты похожа.

В зеркале отразилось дикого вида существо с красными глазамии опухшей физиономией.

– Ух ты, – буркнула я, отводя взгляд.

– Нет, ты смотри, смотри! – Рахманов схватил меняза шиворот, как нашкодившего кота за шкирку, я перехватила его руку и попросилавежливо:

– Не увлекайся.

Это подействовало, он попятился, хмуро глядя на меня, но ротзакрыл.

– Завтра суббота, – сказал Антон, как будто дляменя это имело какое-то значение. – Олег обещал, что вы сможете увидетьсяс сыном, если захотите.

– Я мог бы поехать с вами, – добавил он, опятьотводя взгляд. Рахманов кивнул и, не удержавшись, добавил:

– Надеюсь, ты не явишься в таком вот виде? – И горестнозаключил: – Господи, где были мои глаза?

– Интермедию «Евреи у Стены Плача» предлагаю считатьисполненной мастерски. – кивнула я.

– Ты слышал? – возмутился Рахманов. – С нейже невозможно разговаривать.

– Давай в самом деле прекратим все это, – отлипаяот стены, заметил Антон, наверное, решив, что она и без его помощи постоит ещенекоторое время. – Юля, я отвезу вас домой.

Рахманов посмотрел на меня, на своего друга и, пытаясьскрыть недовольство, направился к двери. Уверена, он был не против еще немногопоораторствовать, но публика на этот раз оказалась неблагодарной.

Возле кафе стояла машина Рахманова, других рядом не было,наверное, Тони приехал вместе с ним. Олег чуть замешкался, не зная, что делать.

– Ты поезжай, – сказал ему Антон и пожал руку напрощание. – Мы возьмем такси.

Тот нахмурился, подозревая, что в глазах друга выглядитнедостаточно благородно, но в машину сел и отчалил, а Тони повернулся ко мне:

– Не возражаете, если мы немного пройдемся?

Меньше всего на свете мне хотелось вести с ним задушевныебеседы, но я покорно кивнула, и мы поплелись в направлении моего дома. Я-тодумала, что он заговорит, как только мы сделаем первые шаги, но он молчал. Шелрядом очень медленно, приноравливаясь к моему шаркающему шагу, и что-торазглядывал у себя под ногами.

– Вы что, так и будете молчать? – не выдержала я.

Он остановился, повернулся ко мне, и в свете уличного фонаряя увидела его: большого, сильного, с открытым лицом, сейчас очень молодым.

– Вы ведь не хотите говорить, – вздохнул он.