– Не хочу, – пожала я плечами.

И мы пошли дальше. Возле подъезда он опять повернулся комне, взял мою ладонь двумя руками и сказал:

– Вы озябли, руки у вас холодные. – Я поспешилавысвободить свою ладонь, злясь на себя за эту поспешность, так приятно былочувствовать его тепло. – Я заеду за вами в десять, хорошо? – деловитосказал он, и я, кивнув, вошла в подъезд.

Появление Рахманова, его необыкновенная забота обо мне моглиозначать только одно: я опять вытащила счастливый билет – по неведомой мнепричине Елену со мной никак не связали. Это было почти невероятно, если учесть,что ее убийство готовили заранее и, вне всякого сомнения, вели от съемнойквартиры. Над этим следовало поразмышлять, но я отмахнулась от этих мыслей, какот назойливых мух. Сидела перед плакатом команданте Че и ныла, пытаясь понять,что меня здесь удерживает. Не в квартире, конечно, отсюда я могла уйти в любуюминуту, в этом мире…

Мысли о Елене вернулись, причиняя почти физическую боль.Если ее убили из-за документов (а в этом я не сомневалась), то должны былидогадаться, откуда они появились у нее. Цепочка выстраивалась простая: Пашка, яи Елена. На приеме нас познакомил сам Долгих, так что сомнений у них быть недолжно. А сейчас я таскаюсь по кабакам который день, и никому до этого нетдела. Может, Долгих на радостях, что получил документы, решил простить мойгрех? Поверить в такое невозможно. Тогда почему? Что-то в цепочке не сработало,пошло не так. Елена мало кого знала в этом городе, как бумаги, по их мнению,могли попасть к ней, если исключить меня? Не складывалось. А если дело не вдокументах и речь действительно идет о чьей-то мести? Нет. Парень достал измашины дорожную сумку, он знал, что искать. А если все проще: она отказалаДолгих, и он убил ее? С него станется. Хотя… если честно, такая мысль неказалась мне особенно серьезной. Он, конечно, мерзавец и терпеть не можетотступать, для него отказ женщины – оскорбление, и все же убийство – этослишком. Он ведь прекрасно понимал, какой шум поднимется. Такие, как он, охотнорискуют из-за денег (в основном чужими головами) и никогда из-за чувств.Времена Шекспира прошли, из-за любви давно не убивают, по крайней мере, люди сположением, у которых головы заняты мыслями, как сколотить лишний миллион. Навек Долгих красивых женщин хватит, не только красивых, но и сговорчивых. Тогдачто? Потратив на бесполезные размышления часа три, я пошла спать, вспомнив, чтозавтра в десять я должна выглядеть если и не образцовой матерью, то хотя бы негорькой пьяницей.

Тони подъехал ровно в десять. Выглянув из окна, я увидела уподъезда его машину, схватила пальто и спустилась вниз. Он вышел, помог сесть,сказал серьезно:

– Прекрасно выглядите.

– Вы сама доброта, – усмехнулась я.

– Я сказал правду, – смутился он.

– Не сомневаюсь. Вам, должно быть, в детстве внушили,что врать нехорошо, и вы с тех пор в это верите.

– Вы никогда не принимаете меня всерьез, –вздохнул он. – Иногда это обидно.

– Обижайтесь на здоровье. – Я поймала его взгляд ивздохнула: – Ладно, извините.

– Почему Маша уехала в Питер? – спросил он, когдамы выехали со двора. – Ведь у нее нет никакой тетки. Ведь нет?

– Я своих-то родственников не знаю, где мне знатьМашкиных.

– У нее нет никакой тетки, – буркнул оннедовольно. – Вы хотели, чтобы она уехала. Почему?

– Думала попьянствовать без ее материнской опеки.Знаете, иногда это раздражает. Опять же мое дурное влияние, а у нее семья…

– Зачем вы все это говорите? – разозлилсяон. – Всю эту чушь? И не стройте из себя пьяницу – это просто смешно.

– Попробуйте убедить в этом своего друга.

– Знаете, о чем я думаю? – вздохнул он. –Если бы мы могли поговорить, я бы…

– Что? – хихикнула я.

– Я бы смог вам помочь, по крайней мере, попытался.

– Не надо помогать, в смысле, все нормально. Есличестно, Олег прав, у меня скверный характер, иногда вдруг накатит…

– Заткнитесь, – неожиданно заявил он, отвернулся идо самого дома Рахманова больше не произнес ни слова.

Тот встретил нас с видом радушного хозяина, даже кинулсяобниматься с Антоном, точно век не виделись, правда, меня принципиальноигнорировал. Мазнул взглядом и нахмурился, но решил быть добрым. Ему оченьхотелось выглядеть таковым в глазах друга, оттого мое свидание с сыном длилосьцелых четыре часа. Невиданная до сей поры роскошь. Мужчины пили пиво наверанде, а я устроилась на ковре рядом с малышом, в очередной раз поразившись,как он быстро растет. Он уверенно ходил, забавно болтал и мог произнестипримерно двадцать слов: «папа», «тетя», «гулять», «дай», но среди них не былослова «мама».

Я попыталась вспомнить, сколько раз за последний год виделасьс малышом. Набралось негусто. Он смотрел серьезно, избегал моих рук и то и делобежал к отцу. Они были очень похожи, и Рахманов невероятно гордился этим.Рассказывал о его шалостях и громко смеялся. Легким шлепком отправлял егообратно, шепнув: «Иди, поиграй с Юлей». Он был уверен в своей правоте игордился своим благородством с ней, оттого так удивился, когда НадеждаСтепановна увела Колю спять, а я подошла к нему и сказала:

– Я тебя ненавижу.

И поспешила уйти, уловив краем уха, как он возмущенно говоритАнтону:

– Слышал? Теперь ты сам убедился, что она совершенно неценит хорошего отношения.

Однако убежденность в моей неблагодарности не помешала емуявиться ко мне уже на следующий день как ни в чем не бывало. В общем, выходило:моя жизнь вновь идет по накатанной колее. Еще две недели в газетах и потелевидению на все лады обсуждали гибель Елены, потом ее имя упоминали всереже, пока о ней совсем не замолчали. Список нераскрытых убийств пополнился еефамилией, и, похоже, этому никто не удивился. Да и чему удивляться? В этом мирекаждую секунду кого-нибудь убивают.

Размышления о ее гибели завели меня в тупик, и встреча сДолгих отнюдь не внесла ясности. Мы столкнулись в конторе Рахманова. Олегпозвонил мне, чтобы справиться о моих планах, у меня их не было. На какое-тосрочное дело он собирался потратить минут сорок, а потом намеревался где-нибудьпоужинать, вот и предложил мне заехать за ним в офис.