Обратно пришлось добираться уже по жаре. Лыков выждал до пяти часов, когда на улицах города снова появлялась жизнь, и отправился в штаб округа. Здание штаба находилось на пересечении Московского и Кауфмановского проспектов, напротив Константиновского сквера. Дежурный унтер-офицер вызвал вестового и приказал проводить солидного господина в разведывательное отделение.

Капитан Тришатный оказался рослым подтянутым офицером с точными, как у автомата, движениями. Юнкера называют таких отчетливыми и стараются на них походить…

— Здравствуйте, Алексей Николаевич, — обрадовался он гостю. — Зовите меня Николай Петрович. По моим прикидкам, вы приехали еще вчера. Ждал утром — нету. Что случилось?

— Ездил в лагеря к генералу Рихтеру.

— Ага! Письмо к губернатору получили?

— Получил. А еще Гвидо Казимирович велел передать, что разрешает посадить меня к фельдъегерям для скорости.

— Очень хорошо. Это, кстати, была моя идея. Ну, поговорим?

Они сели в пустой комнате. Здание штаба округа было тихим и безлюдным, все, кто мог, ушли. Капитан велел вестовому принести два стакана чая и начал:

— Сейчас я не могу поехать с вами, много дел. Но через полторы недели надеюсь вырваться. Так что начинать дознание вам придется в одиночку.

— На кого я смогу там опереться? Полиция помогать не станет, ее военные дела не касаются. Помощника прокурора, который ведет следствие, зовут Штюрцваге. Мне сказали, будто бы он опытный и порядочный, зря ничего не припишет. У Николая были помощники среди казахов, верные люди. Но главного из них вы тоже посадили в тюрьму. Нельзя ли выпустить Ганиева? С его помощью мне будет много легче.

Тришатный лукаво усмехнулся и зачем-то взглянул на часы.

— Николай Петрович, что скажете?

— Еще тридцать секунд… Ага, я слышу его шаги.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Ботабай.

— Алексей Николаевич, вы уже здесь! — радостно воскликнул он, протягивая питерцу руку. — Наконец-то.

— Ты на свободе? А мне говорили, что в каземате, горюешь вместе с Николаем.

— Формально я сижу в следственной тюрьме, а сюда вызван для допроса, — ответил аргын. — В действительности сидеть некогда, начальство это понимает, и я занят своим делом. Только чуть меньше показываюсь на улицах.

— А Николай?

— Тоже занят делами службы, — ответил за Ботабая капитан. — Прямо из гауптвахты руководит разведкой в Восточном Туркестане. И контрразведкой тоже. Официально подпоручик Лыков-Нефедьев под следствием, мы обязаны соблюдать формальности. Но кто же позволит отойти от службы такому офицеру? Он наш главный человек на границе, через него идут все нити.

— А подозрения?

— Алексей Николаевич, — посерьезнел капитан, — вы должны знать: ни один из нас ни на секунду не сомневался в порядочности вашего сына. Он действительно мог застрелить противника на дуэли. Но!

Начальник отделения стал перечислять:

— Там было бы все, что полагается по дуэльному кодексу: секунданты, экипажи и доктор. Это первое. Второе: убив противника, Николай Алексеевич тут же явился бы к командиру батальона с рапортом. Скрывать случившееся не в его характере. И третье: Лыков-Нефедьев для дуэли постарался бы выбрать шашку. Он слишком хорошо стреляет, шансы англичанина оказались бы минимальны. Подпоручик пытался убедить своего противника — через секундантов, конечно — согласиться на белое оружие[42]. Значит, вашего сына там не было. Все очень просто.

Лыков кивнул в знак согласия, и капитан продолжил:

— Лейтенанта Джона Алкока застрелил кто-то другой. Тот, кто хотел обвинить в преступлении русского офицера-разведчика. Подделал улики, убрал свидетелей. Это не частная лавочка, тут замешана серьезная сила. Налицо организация. Давайте разбираться: какой службе по зубам провести столь сложную операцию? И кому выгодно вбивать клин между Россией и Англией? Ну, какие будут мнения?

— Мы со Снесаревым и Таубе… — начал Алексей Николаевич и спохватился: — Барон Таубе — это…

— Мы знаем, кто такой Виктор Рейнгольдович, — прервал питерца Ганиев. — Продолжайте.

— Мы с упомянутыми господами уже размышляли над теми же вопросами. И военные сошлись во мнении, что это или британцы, или японцы. Я предложил еще германцев с китайцами, но их отвергли.

— Почему? — живо спросил Тришатный. — Я тоже их вычеркнул; интересно сравнить мои аргументы со столичными.

— Андрей Евгеньевич заявил, что германцам такое возможности не позволяют. Нет той самой организации, костяка, агентурной сети. Пока нет.

— Верно! — начальник отделения энергично потряс кулаком. — Ведь смотрите, что произошло. Люди, убившие лейтенанта, следили за историей и направляли ее. Я позавчера вернулся из Джаркента, где в очередной раз встречался с вашим сыном. Мы восстановили картину по минутам. Он получил картель от приехавшего в город англичанина четвертого июня. Тут же послал ответ, что согласен и выбирает для поединка холодное оружие…

— Но в кармане убитого нашли письмо Николая. Если в нем говорилось про шашку, как его могли обвинить в смертельном выстреле?

— Писем было два, и наши враги проделали большую работу. Первое письмо исчезло, а в карман убитого сунули второе, в котором обсуждались лишь время и место поединка.

Лыков молчал, обдумывая услышанное. Капитан сделал паузу и продолжил:

— Далее. Николай Алексеевич уехал на встречу с агентом…

— В урочище? — вспомнил сыщик.

— Да, в урочище Каргалы. Встреча прошла как обычно, подпоручик чуть не через день проводит подобные свидания с осведомителями.

— Человек сообщил что-нибудь из ряда вон выходящее? — вцепился сыщик. — И кто он?

— Китайскоподданный таранча по имени Хубуду. Рядовой агент, он наблюдает за ляндзой, которая стоит на той стороне фронтира.

Ботабай пояснил сыщику:

— Ляндза — это китайская конная сотня. Ее патрули охраняют границу. По их поведению мы узнаем о готовящихся переходах к нам китайских шпионов.

— И этот Хубуду после встречи с Николаем пропал?

— Да, — продолжил аргын. — Он вернулся на свою территорию, и с тех пор его никто не видел. Мы посылали людей найти агента. Но нам не удалось это сделать.

Николай Петрович продолжил:

— Вторым свидетелем, который мог бы обеспечить вашему сыну инобытие[43], являлся денщик Павел Балашов. И не просто денщик, а…

— Я знаю, хороший был парень, способный. Сын собирался оставить его при себе после демобилизации.

Ботабай с грустью сказал: