— Народ, который занимается землепашеством. Само слово «таран» на их языке означает «пашня». Язык, кстати, близок к наречию кашгарских сартов. Все власти стремятся использовать таранчей как консервативный устойчивый элемент среди кочевников. Китайцы в восемнадцатом веке заселили ими Илийскую долину как раз с этой целью. Чтобы облегчить себе контроль над западными территориями.

— Они ведь мусульмане?

— Да. А у китайцев с мусульманами дружба никак не складывается. Когда полвека назад в Восточном Туркестане началось дунганское восстание, мирные земледельцы неожиданно для всех создали Кульджинское ханство. Китайцев выгнали на восток, их власть надолго закончилась. Но появился новый захватчик, Якуб-бек. И Кульджа, спасаясь от него, попросилась в русское подданство. Потом мы вернули Илийскую область китайцам. Опасаясь репрессий, многие местные жители ушли вместе с нашим войском.

— Николай говорил мне, что тогда-то правительство специально для таранчей и выстроило Джаркент, — вспомнил Алексей Николаевич.

— Так и было, — подтвердил капитан. — Новый город в песках, на голом месте. Сам Куропаткин строил! Тогда он был в чине капитана. Теперь Джаркент — оазис жизни. Но таранчи мало-помалу начинают разочаровывать власти. Мы приняли их ровно для того же, что и китайцы: чтобы занимались в России земледелием. А то вокруг одни кочевники. Пусть приучают казахов к своему ремеслу — оседлыми народами легче управлять. Но ребята в последние годы все меньше пашут землицу и все больше увлекаются торговлей. В Джаркенте вся коммерция у них, это еще куда ни шло. Но теперь подобная картина и в Верном. Он задумывался как русский город, как военная крепость. А сейчас там целая слобода таранчей, и все заняты торговлей, никто не пашет. Разносная уже вся в их руках, скоро и до больших оборотов дорастут.

— Да пусть торгуют, жалко, что ли? Властям от этого какой вред?

— Это я к тому, Алексей Николаевич, что таранчи — народ коммерческий. И притом — прошу меня простить, Ботабай Аламанович, — горячие исламисты. Вы не видели их мечеть в Джаркенте? Знаменитая. Так вот. Замечена усиленная пропаганда фанатиков в их среде. Те же идеи всемирного халифата под зеленым знаменем турецкого султана.

— Понятно. Теперь скажите, кто такие дунгане?

— А это вторая сила в тех краях, и тоже правоверная. Этнически дунгане — те же китайцы, только омусульманившиеся.

— И они отметились пропагандой?

— Еще какой, Алексей Николаевич.

Тришатный выглядел озабоченным. Он покосился на аргына, подумал-подумал и продолжил лекцию:

— Главный противник русской власти на востоке сегодня — исламский фанатизм. От Казани до Темир-Хан-Шуры и от Гурьева до Джаркента везде одно и то же. Турки готовят газават, войну против неверных.

— При чем тут смерть лейтенанта Джона Алкока? — недоверчиво спросил сыщик. — Мне кажется, вы уводите разговор в сторону.

— Это только кажется. Боюсь, тут дьявольский замысел. Взорвать российский Туркестан руками российских же мусульман. Смерть британского офицера вполне вписывается в него. Ясно, что к этому приложили руку или таранчи, или дунгане. И те и другие проповедуют ислам. Мы ведем дознание. Не уверен, что нам удастся установить убийц, но взбаламутить воду по силам. Что и требуется. Столкнуть лбами тех и других — чем не дополнительная задача для японской разведки? Те, кто им помогал, просто купились на золото. Но если подвести под историю религиозный базис…

— Опять умозрительно, — скривился Лыков. — Знаете что? Я поеду и отыщу тех, кто пристрелил беднягу Алкока. Кто бы они ни были: дунгане, марсиане, исламисты, пацифисты… А вы помогите, чем можете. Вот, например, Ботабая дадите в помощники?

— Уже отдали, — усмехнулся Ганиев. — Мне приказано сопровождать вас в Джаркент и там поступить в ваше распоряжение.

— Очень хорошо. А остальные? Сабит Шарипов, Даулет Беккожин?

— Все наши, агентурная организация номер двенадцать.

— Это что зверь? — удивился сыщик.

— Киргизская… Ну, то есть казахская сеть при начальнике разведывательного пункта в Джаркенте, — пояснил капитан. — Люди, приписанные к секретной службе на условиях вольного найма. Трое получают постоянное жалование, остальные довольствуются наградными из специального фонда.

— Организация номер двенадцать… — повторил сыщик. — Что-то новое. Раньше у наших шпионов такого не было.

— Не стоим на месте, — улыбнулся Тришатный. — Под командой Ботабая Аламановича около двадцати джигитов. Думаю, вам хватит. Николай Алексеевич в полном здравии, он поможет. Подпоручику запрещено покидать пределы гауптвахты, поскольку он находится под неусыпным наблюдением наших противников. Пусть думают, что мы подозреваем Лыкова-Нефедьева.

— Но приеду я, — возразил Алексей Николаевич. — Начну, как вы выразились, баламутить воду.

— И хорошо, нам только это и нужно. Ребята занервничают, примутся ставить препоны, сбивать вас со следа. И в конце концов выдадут себя.

— А если, пока мы баламутим, Редигер с Извольским отчислят Николая из армии?

— Хрена им в кулак, — категорично заявил капитан Тришатный. — Не дадим. В больничку спрячем, следствие затянем… Но хорошо бы побыстрее найти негодяев.

— Последнее, Николай Петрович. Способы связи какие?

— Телеграф, военный шифр. Ботабай Аламанович хорошо им владеет, Николай Алексеевич сам разработал и, стало быть, тоже владеет. Еще есть курьерская почта, секретная, разумеется.

— С кем из джаркентского начальства я могу сотрудничать? К кому обращаться за помощью?

— Да ваш сын — свой человек там. Вообще же по всем вопросам смело идите к начальнику уезда подполковнику Малахову. Он проинструктирован насчет помощи разведчикам.

— Самый последний вопрос: когда выезжают в Верный фельдъегеря?

— Через четыре часа.

— Им передали приказ взять меня в коляску? Они не удивятся, когда я приду с чемоданом?

Тришатный успокоил сыщика:

— Это же армия. У нас приказы исполняются четко. Вас будут ждать.

И правда, против всех правил Лыкова посадили в коляску к фельдъегерям. Выехали вечером, когда жара спала. Два унтер-офицера были вооружены не только шашками и револьверами, но и винтовками. Они без возражений потеснились, уступив штатскому переднюю скамейку. Портфели со служебной почтой сложили на пол. Баул Лыкова привязали ремнями снаружи. Бота на поджаром тонконогом жеребце гарцевал обок.

Тришатный пришел проводить гостя. Снял фуражку, перекрестился:

— С Богом! Удачи вам и вашему сыну.

И коляска рванула.

Из Ташкента в Верный идет большая караванная дорога. До Чимкента она следует параллельно чугунке, а там резко поворачивает на восток. Справа тянутся отроги Александровского хребта, слева — пески Моюн-Кума. Через Аулие-Ата, Мерке и Пишпек дорога приводит в столицу Семиречья. Шестьсот с небольшим верст покрыли за двое с половиной суток. Доехали бы быстрее, но приходилось пережидать жару и наверстывать упущенное уже в темноте.