Корней не отходил от Салгар, и они часами шептались о чём-то своем, а я, хорошенько отоспавшись на широкой лавке, сидел у окна, выходившего во двор. Под навесом сеновала в загородке стояли наши рассёдланные кони и, поматывая мордами, лениво дёргали сено из яслей. Был среди них и мой каурый, которого пришлось вызволять из цепких лап старого знакомого — владельца постоялого двора. Для того наше появление стало подлинным потрясением. Только ощупав от зубов до копыт предложенную взамен трехлетку и выканючив, вдобавок, полную сбрую для неё, хитрый мужик успокоился и вновь обрёл вкус к жизни. Когда же ему удалось за самую бросовую цену сторговать у нас всё лишнее оружие и брони (не таскать же эту обузу с собой) хлопотун совсем расцвёл от радости, и запорхал от дома до амбара чуть не вприпрыжку.

— Вот прохиндей, — ругнулся Корней, — поехали, старшой, в какой-нибудь дом почище, да баньку истопить попросим.

Я согласился, и остаток вечера мы посвятили попытке вернуть себя в мир: стриглись, мылись, вечеряли за обильным столом здешнего гостеприимного пономаря, по совпадению оказавшегося дальним родственником одного из наших деревенских. Сам церковный служка, невысокий крепенький живчик средних лет вытащил на стол узкогорлый кувшин медовухи, а его такая же крепкая и ловкая супруга, собрав наше промокшее и провонявшее костром бельё, унесла его к реке — стирать.

— А который в подклети сидит, его покормить? — хозяину явно хотелось поглазеть на пленника.

— Сам покормлю попозже…

— Понимаю, — разочарованно протянул он, — княжеское дело?

— Угу, меньше знаешь, крепче спишь.

— А Корней, он кто? По обличью вроде б как не из простых.

— Не из простых. Поехали с нами, тебе в Москве всё разъяснят. Там такой домик есть, без окон — без дверей…

— Да я что, я ничего…

Как ни сильно распирало хозяина любопытство, он более расспросов не продолжал, утешившись, видать, осознанием своей причастности к великой государевой тайне. Его уважение ко мне взлетело до небес. Корней ему тоже был любопытен, но, понимая, что гусь свинье не товарищ, вопросами князю он не досаждал.

Вечером, распаренные, мы сидели в обширном предбаннике топившейся по-белому пономарёвой баньки. Самого хозяина стосковавшийся по пару Корней так ухлестал вениками, что тот счел необходимым отпроситься умереть на родной кровати.

— Слушай, — Корней помялся, — э-э-э… нам обязательно Солныш… Салгар то есть, ко князю Ивану везти? Ведь замурыжат расспросами. А у ней дитё. Знаю я их: чего доброго и под подозрение попадёт — она-то живая осталась. Сговор, скажут…

Тут он угодил в точку. Даже удивительно, неужто сам додумался? Уж если меня всё больше смущала мысль о возможном участии Салгар во всем этом тёмном деле, то Москва-то слезам верить не будет, у них там, наверно, плети посохли без работы, вот обрадуются. А дело хоть и прояснилось, да не до конца. Я-то рассчитывал, что боярин Микула разговорится. Там, на Москве. Сам я даже и говорить с ним про то не собирался. Всё едино он бы отмалчивался, что мне пытать его в лесу было, железом жечь? Моя забота узнать, почему княгиня скончалась. Я и узнал. Отравили, сволочи. А кто, да как в подробностях происходило — не моя печаль. Ну бы и узнал, ну рассказал, ну похвалили бы… Не за то служим. Мне уж давно похвала начальства души не греет.

А князюшко молодец. Солнышко его (вот уже и «Солнышко», видать, и до нежностей добрались мои милые), точно, могут взять в оборот. Теперь, после странных утверждений погибшего Тархая о том, что её дочь зовут вовсе не Салгар, я как-то растерял уверенность в полной правде всех её воспоминаний о Кончаке. Единожды солгавший, кто тебе поверит… Хотя, это такая мелочь: ну и скрыла она настоящее имя дочери, так что? Я будто бы даже слышал, что у них, степняков, у каждого есть второе, настоящее имя. Это чтобы злых духов запутать, и те не могли беды ребёнку принести. У нас, русаков, тоже почём зря и второе имя человеку лепят, да и кличку в придачу. Всю жизнь бабу в деревне Глашкой кликали, а помрёт — поп какую-то Соломонию отпевает…

— Ты об Салгар только из-за дитя переживаешь? — подтрунил я. — Или ещё какие причины есть?

— Ну, и есть, так что?

— Вижу, не слепой. Только как ты себе представляешь наш приезд в Москву без Салгар? Это, случаем, не она тебе насоветовала?

— А почему сразу — она? — смутился Корней и разговор продолжать не стал.

Дождь не утихал. Хозяйка принялась убирать со стола остатки утренней снеди, попутно легонько поскабливая его ножом. Салгар занималась с малышкой, бормотала что-то ласковое и трясла перед ней ярко раскрашенной куклой-игрушкой из глины. Салгар-младшая пускала слюни и неуверенной рукой пыталась ухватить куклу. Князь Корней, как истинный воин, ценивший удобства сытого и тёплого жилья, вновь полез на печь — отсыпаться. Я, задержал его:

— Князь, сходи покорми боярина…

Корней поморщился, но промолчал и, выхватив с уносимого хозяйкой блюда кусок пирога, пошёл навестить боярина Микулу. Вернулся он очень быстро:

— Сбежал, сукин сын!

— Вот чёрт, — я поспешил в подклеть. Всё было на своих местах: стояли вдоль стены кадки, лежал на верстаке кой-какой хозяйский хлам. Не хватало самой малости — пленника. И я точно знал, кто устроил его побег.

— Нет, — ответила Салгар и с вызовом посмотрела на меня, — я не отпирала боярина. И ночью никуда не выходила.

Давно покалывавший мне сердце ледок недоверия сразу вырос на аршин.

— Слышь, старшой, — набычился князь, — пойдём на воздух, поговорить надобно.

Сидели на ступеньках крытого крыльца. Дождь чуть утих, и за косогором была видна узенькая полоса постепенно светлеющего неба.

— На Салгар, поди, думаешь? — Корней отколупал от столба щепку, ковырял в зубах, стараясь не встречаться со мной взглядом.

— С чего ты взял? Да кто угодно мог. Может, тати деревенские. Я всю ночь дрых, как убитый.

Мой уклончивый ответ если не совсем рассеял подозрения князя, то, по крайней мере, дал ему возможность сменить направление разговора. Он опять задул в ту же дуду:

— Нельзя нам теперь Салгар в Москву привозить. Может, потом когда, а? Пусть пока здесь отсидится?

— Да ничего с ней не случится. Поспрашивают и отпустят.

Но Корнея так просто было не унять. Уж кто-кто, а он в вопросах сумы и тюрьмы теперь разбирался как поп в Священном писании.

— Угробят её там, сердцем чую, — его курносое лицо стало отчуждённым и злым, лоб взбороздила жёсткая складка. — Я их всех порешу, если что случится. Только, может, как-нибудь без неё обойдёмся?

Его настойчивость начала раздражать меня:

— Слушай, князь, и без твоего нытья тошно. Заладил: обойдёмся, обойдёмся… Нам дело поручено, и мы его до конца сделать должны.

— Мало что ли сделали? И без Салгар дров уйму наломали. Её-то зачем впутывать? Иль выслуживаешься, на княжье благоволение рассчитываешь? Поди и местечко тёплое в столице себе приглядел? Поближе к деньгам и почёту…