Кровь бросилась мне в голову:

— За чинами отродясь не гонялся. И служить служу только Богу да правде…

— Ага, правдоискатель… Чужую голову на плаху легко готов положить!

— Сколько ты голов заради чинов да наград положил, вспомни!

Зря я, конечно, это брякнул: Корней побелел лицом и, сжав кулаки, круто обернулся ко мне:

— Повтори…

А, ч-чёрт, дернула нелёгкая сказануть! Но ярость тащит меня всё дальше по гиблому пути:

— Повторю! Ты давно ли жалеть начал тех, кого на тот свет отправил?

Я едва устоял на ногах после удара Корнея, рот наполнился кровью. Сглотнув сладковатую влагу, я нашёл в себе силы улыбнуться:

— Вот и решили всё сразу. Завтра отъезжаем…

Корней, теперь уже красный как рак, напрягшись, стоял передо мною. Я улыбнулся ещё шире, он, не выдержав, кинулся в сени. Я спрыгнул с крыльца и побрёл со двора. Поразмышлять было о чём.

Вернулся в избу я вовремя: Корнея застал уже полностью одетым и собравшимся в дорогу. Он, облачённый в панцирь и оттого широкий как комод, укладывал в хозяйскую корзинку снедь, и поторапливал заметно робевшую пономариху. Салгар, тоже по-дорожному одетая, кутала в одеяльце свою малышку.

— Далеко собрались? — наигранное удивление в голосе далось мне нелегко.

Корней не повернул головы. Ответила Салгар:

— Прости, Саша, мы не едем на Москву.

— Ну-ну, понятно…

— А коли понятно, — резко вмешался князь, — так сядь и помолчи.

— Злой ты, Корнеюшка, — вздохнул я и присел на любимую лавку у окна.

Наконец, тягостно тянувшиеся хлопоты окончились. Корней молча направился к двери, а Сал-гар, поклонившись хозяевам и поблагодарив за кров, подошла ко мне.

— Прости, Саша. Спасибо тебе за всё, — голос её дрогнул. — Не обессудь…

— И ты прости меня, Салгар, за всё что было. И что будет…

Корней поджидал нас на дворе. Он недовольно взглянул на меня и обратился к Салгар:

— Подожди, коней заседлаю…

Князь направился к навесу сеновала и неожиданно остановился. Из-под навеса навстречу ему шагнули трое вооружённых воинов. Средним шёл человек, которого Корнею трудно было не узнать — тот самый молодецкий десятник, что месяц назад уже воевал с моим бывшим товарищем на постоялом дворе. С обоих боков десятника, чуть отставая, крались двое ратников. В руках обоих были луки, вложенные стрелы которых наконечниками смотрели в лицо Корнея.

— Не вынимай мечей, князь! — крикнул десятник. — Нам не голова твоя нужна.

Корней, уже опустивший руки на рукояти мечей, быстро глянул по сторонам. Во всех углах двора появились воины с луками наизготовку. Выглянувшая из избы пономариха с писком юркнула обратно.

— И что это значит? — у Корнея хладнокровия — на семерых.

— Отъезд отменяется, — промолвил я. — Ну, что смотришь? Вы никуда не едете, а сидите здесь под стражей, покуда я с князем Иваном толковать буду.

Я увидел как напрягся Корней, и упредил его:

— Не дури… Ты, может, и отмашешься, а Сал-гар с девчонкой? Сгинут ни за что.

Корней оглянулся. Беспомощный, жалкий, с закушенной до крови губой, он винился взглядом перед своей возлюбленной, защитить которую на этот раз был не в силах. В ответном взгляде Сал-гар сквозила мука и нежность.

— Не надо, милый…

Под мой глубокий вздох удовлетворения князь медленно снял пояс с ножнами и бросил его на траву двора. За поясом последовала броня и шлем.

— Куда? — хрипло спросил Корней.

— В подклети посидите. Я вернусь через три дня.

— Сволочь ты, Сашка, последняя. Дай срок…

— А ты — дурак. И тоже последний. Я еду один, уразумел?

Но до князя, по-моему, это не дошло. Он, поддержав Салгар, потопал в клеть. Десятник, замкнув своих новых пленников и выставив у дверей караульных, возвратился на двор:

— Когда едешь?

— Прямо сейчас. Держи их тут ровно три дня. Если не вернусь к тому — отпусти на все четыре стороны. И забудь об нас навсегда. Девке позволяй днём гулять по двору под присмотром, а витязю для нужды бадью в дальний угол поставь. И очень осторожно с ним.

— Ладно, езжай.

Десятник своё дело знал, пьян да умён — два угодья в нём. Особенно, думаю, его вдохновляла последняя строчка моей подорожной грамоты от князя Ивана: «А кто не похоте помочь слуге моему Олександру живота лишится».

Ох, и попотел я, пока нашёл чернил в этом селе! А пергамент был, действительно, княжий — я украл его вместе с привешенной печатью у князя Ивана в тереме, был грех. Подчистил, подписал, и — пожалуйста: «Есть! Так точно! Здравия желаю! Ты — начальник, я — дурак!»

Застоявшийся каурый взял в намёт. Грязь летела до деревенских крыш. Москва ждала. И точила топоры…

Попал я в оборот… Столица гудела, как растревоженный улей. Из тесноты городских улиц выскакивали конные ратники — нарочные, бережно поддерживая локтями сумки с грамотами. Всадники встлань уходили по подсыхающим дорогам, обдавая путников брызгами из встречающихся кое-где луж. Навстречу им в город плыла целая река обозов и одиночных возков, везущих грузы не иначе как государственной важности. Об этом легко было догадаться, судя по злющим лицам возниц-мужичков, оторванных от родных делянок в самый разгар сева. Больше всего попадалось, отчего-то, телег с мукой и битой птицей. Похоже, стольный град готовился гулять. С какой только стати? Ближайший возница, добрый молодец с повязанной от зубной боли щекой, к которому я обратился за разъяснением, поначалу, не разобрав, взмахнул кнутом, намереваясь ожечь моего каурого, теснившего с дороги его чахлую кобылку, но, углядев меч на моем бедре, остыл и, нехотя, с сердцем, ответил:

— Юрий Данилыч три дня назад заявился из Новгорода. С дружиной, забодай их коза…

Испугавшись, что ляпнул чего лишнего — не ровён час, я тоже из дружинников — детина осёкся, и преувеличенно внимательно начал приглядываться к правому переднему колесу, вихлявшему на оси так словно оно шло на самоубийство.

— Нет, не дотянет, — посочувствовал я и толкнул коня в рысь.

— Тебя переживёт, — сварливо отозвался мужик мне в спину.

У распахнутых ворот Тайницкой башни мне пришлось спешиться, проехать не было возможности — в полутёмном зеве башни сцепились передками две встречные повозки, каждую из которых сзади подпирало ещё с пяток гружёных и пустых телег. Их возницы непрерывно и разом давали советы передним, на что те отвечали отборной руганью. Так прождать можно было до вечера, и я поворотил коня к ближайшему гостиному двору. У коновязи толкался мальчонка-прислужник, ему я и сдал своего любимца, вырвав из отрока обещание покормить животину. Сам налегке вошёл в детинец пешим ходом.