– Кто это поет? – спросила она у патрикии, сидевшей справа: кажется, ее звали Павлина.

– Апостолиты.

– Кто это?

– Певчие храма Апостолов. Твоя светлость ведь бывала на церковной службе?

– Да, бывала. А почему они поют здесь – ведь тут не храм?

– Они поют василикии. Это славословия в честь августейших особ.

Слуги стали подносить Эльге блюда: предлагали сначала ей, потом двум ее сотрапезницам. На блюдах лежала все какая-то зелень: зеленые листья, кольца свежего лука, шарики овечьего мягкого сыра, все это полито оливковым маслом, посыпано резаными травами, черным перцем и окружено золотыми ломтиками лимона. Если Эльга кивала в знак одобрения, прислужник большими серебряными вильцами перекладывал часть снеди на блюдо перед Эльгой, потом брал кусочек лимона, выдавливал сок на зеленые листья и кланялся: кушайте, госпожа архонтисса.

Что такое лимоны, она уже знала: в палатион Маманта их не раз привозили среди прочего овоща, все русы по очереди смеялись друг над другом, когда чуть ли не каждый пытался откусить от этого золотого плода, столь соблазнительного на вид, а потом выпучивал глаза, принимался рыдать и плеваться от кислятины и полоскал рот водой с медом. Однако, если немного побрызгать его соком на зелень, то она получалась лишь приятно кисловатой и хорошо сочеталась с сыром.

Слуги подносили все новые блюда: запеченный овечий сыр, перемешанный с травами, обсыпанный жареными орехами и облитый оливковым маслом в смеси с давленым чесноком и лимонным соком. Тончайшие ломтики соленой и копченой рыбы, красной и белой, среди зеленых листьев, оливок и порезанных ягод сики. Креветки, тушенные с чесноком и еще какой-то остро пахнущей приправой, разложенные среди половинок вареных перепелиных яиц и жареных орехов. Прислужники подавали Эльге одно блюдо за другим, но Эльга благоразумно пробовала от каждого лишь понемногу: от обилия непривычных запахов ей уже сжимало горло. А может, от того, что она сегодня утром почти не ела от волнения, и теперь голод заявил о себе. Смело она клала в рот лишь то, что узнавала: яйца, сыр, хлеб.

Потом все эти блюда убрали, и появилась новая вереница слуг. Оказалось, что настоящий обед начинается лишь сейчас.

На широких золотых блюдах лежали целые запеченные рыбины, пышно разукрашенные зеленью, плодами и цветами. Эльга уже знала, что среда – постный день, поэтому мяса не подавали, но зато рыбные и овощные блюда поражали обилием и разнообразием. Сквозь зелень салатных листьев и россыпи оливок проглядывала поджаристая корочка запеченной на углях рыбы, блестящая от жира. На шеях осетров зеленели венки из петрушки, в глаза были вставлены черные оливки и будто посматривали с мольбой на гостей: съешь меня поскорее! Причем костей внутри не оказалось: их вынули, заложили внутрь туши приправы и начинки, а потом искусно придали рыбинам вид целых. Каждая возлежала на пышном ложе из варенных с приправами овощей, в окружении виноградных листьев и ягод.

Узорные золотые блюда и кувшины плыли перед глазами, сверкая, будто маленькие солнца. Рябило в глазах, и само обилие золота создавало ощущение чего-то невероятного, разрывало связь рассудка с окружающей явью. Эльга не то что не видела раньше ничего подобного – она и вообразить не могла. Не думала, что на всем свете есть столько золота, сколько находилось в этом триклинии. Отблеск золотых блюд придавал всему поданному божественный вид, так что обычная, в общем-то, рыба внушала скорее благоговение, чем желание ее съесть. На таких блюдах даже простая репа показалась бы пищей богов. Но что именно подавали, было, в общем, все равно – изумление не давало сосредоточиться на еде. Ослепленные блеском самоцветов глаза обманывали разум: кладя что-нибудь в рот, Эльга невольно ожидала, что сейчас на зубах захрустит драгоценный камешек.

Прямо перед ней стоял кубок, сплошь усаженный смарагдами размером с ягоду земляники, а по цвету – точь-в-точь как ее глаза: голубовато-зеленые.

К ней склонился служитель:

– Ее светлость Феофано просит твою светлость попробовать ее любимого блюда: запеченную пестрофу в сливках.

Эльга посмотрела на верхний стол: смеясь, Феофано помахала золотой рогатинкой, на зубцах которой сидело несколько каких-то белых кусочков.

Царева невестка вызывала у Эльги смешанные чувства, и она не знала, как относиться к Феофано. Если правда то, что о ней говорят, то княгине зазорно и смотреть в сторону бывшей потаскухи из харчевни. Вот уж Бог избрал на трон, кого не ждали! Но именно Феофано глядела на русскую княгиню как на человека, а не как на диво трехногое из крайних северных пределов. И Эльге был приятен привет и знак внимания хоть от кого-то из августейшей семьи, куда она внесла такое смятение.

Однако не стоит удивляться, если невестка идет наперекор свекру и свекрови. А ведь эта молодая женщина – следующая полновластная василисса.

– Позвольте услужить вам, – атриклиний взял другую рогатинку, побольше, и переложил с принесенного блюда несколько кусков на особое блюдо перед Эльгой.

То, с которого она ела зелень, уже заменили на другое – тоже золотое, но чистое. Эльга прижала золотыми вильцами кусок чего-то, отрезала краешек, теми же вильцами положила в рот. Но так и не поняла, что это за пестрофа такая. По ощущениям – рыба, но сбивал с толку сладковатый запах приправы. И непривычность ощущения мешала сказать, вкусно ли это.

Елена августа за своим столом лишь показывала зубцами пируни на желаемое блюдо, после чего прислужники подносили, накладывали, нарезали на кусочки, поливали соусом, а госпоже оставалось лишь положить в рот. Но Эльга, после всего увиденного, не удивилась бы, если бы среди придворных чинов под началом трапезита нашелся особый – в чьи обязанности входило бы класть пищу в осененный пушком красный ротик василиссы. И в чине не ниже протоспафария. Рассказывал же Савва, что есть особый чин, чтобы надевать на августа сапоги.

Посматривая на длинный стол, она видела потрясенные лица своих женщин. Робость перед непривычным боролась с любопытством: то одна, то другая застывала с выпученными глазами и хваталась за кубок с разбавленным вином, чтобы смыть изо рта чрезмерное жжение, горечь или кислоту. Иные раскраснелись, разогретые индийскими приправами, украдкой промокали потные лбы краями убрусов. Вон Святанка ловит сразу двумя вильцами что-то, в масле скользящее по блюду: упустит на шелковую скатерть, горюшко! Ярослава озирается, ищет, обо что бы вытереть жирные пальцы; прислужник склоняется, предлагая чашу с душистой водой для омовения рук. И как эти гречанки ухитряются при таком обилии жирных блюд не заляпать свои паволоки?

Володея закашлялась, прикрывая рот рукавом; прислужник подал ей платок, а потом чашу. Прибыслава долго приглядывалась к частям какого-то морского гада, и любопытство победило брезгливость. Как оказалось, зря: взяв кусочек в рот, княгиня смолянская скривилась и огляделась, выискивая, куда бы выплюнуть. Но куда, когда кругом мармаросы, золото и шелка? Сделав над собой усилие, проглотила, схватилась за горло… Еще раз сглотнула, крепко зажала рот ладонью; плечи ее дернулись, в вытаращенных глазах отразился ужас. Все, край… Эльга с беспокойством оглянулась на прислужника, но другой уже подбежал к гостье, под локоть поднял из-за стола и быстро вывел. Эльга перевела дух: успели, кажется. Она сама полезла бы под стол от срама, если бы Прибыслава извергла проглоченное прямо на этот стол, среди золотой посуды.