Она вдруг оборвала смех и посмотрела на меня очень серьезно.

– Бравлин…

– Таня?

– Пойдем обратно.

Я испугался:

– Уже? Тебе нужно домой?

– Нет, – ответила она просто. – В машину.

Я торопливо расплатился, конопатая пожелала нам веселопровести время и приходить еще. Таня ухватила меня за руку, ее пальцывздрагивали. Я бережно обнял ее за плечи.

Уже у самой машины я спросил осторожно:

– Может, поехали ко мне?

– Нет, – ответила она тихо. – Мне поравозвращаться.

Я разложил сиденья, Таня сбросила одежду и протянула ко мнеруки. Сердце мое щемило, в душе разливалась едкая горечь.

В этот раз мы тем более не трахались, а любились, имальчишки, заглядывающие в окна, были явно разочарованы и ушли раньше, чем Таняих заметила.

Изо дня в день я собирал разрозненные фрагменты того, чемсобирался потрясти мир, а себя сделать богатым, и компоновал в новый файл.Иногда такие удачные мысли приходили в поездке, я их записывал на атласеМосквы, что у каждого автомобилиста под рукой, на любом подходящем клочкебумаги, а потом дома долго разбирал каракули и сокращения.

Как-то на второй неделе после свидания с Таней, у менятеперь все летосчисление идет от встреч с нею, в дверь позвонили. Я посмотрел вглазок, распахнул дверь. Лютовой стоял с бледным напряженным лицом. Я не успелраскрыть рот, как он проговорил с тем же напряжением:

– Бравлин, что ж не забираете свою книгу? Пойдемте, явам ее уже приготовил.

Слова звучали странно, я захлопнул дверь и пошел за ним.Дверь квартиры Лютового чуть приоткрыта, оттуда несется ритмичная мелодия «ИронФак», самой популярной на сегодня группы США.

Он закрыл за мной дверь, повел в ванную. Я молчал, чувствуятревогу.

– Здесь все защищено от подслушивания, – сказалЛютовой. – Я знаю, что иду на огромный риск, но… у меня нет другоговыхода.

– Слушаю вас, – проговорил я, чувствуя, чтоподписываю себе какой-то приговор.

– Бравлин, – сказал Лютовой, – я давноприсматриваюсь к вам. Вы так же люто ненавидите юсовцев, как и я. Только выкрайне сдержанны. И еще ничем себя не проявили. Это хорошо…

– До сегодняшнего времени, – сказал я. –Что-то случилось?

– Сегодня захватили двух террористов, вы слышали вновостях. К счастью, против нет никаких улик, но к несчастью, на этот разюсовцы попали в точку. Это и есть те самые, что… К тому же руководители одногобольшого и очень важного для всех отделения. Словом, спасти их может толькоодно обстоятельство! Сегодня же кто-то еще совершит такой же точно теракт… Этосразу снимет с них обвинение.

Я отшатнулся.

– Что? Я?.. Да ни за что!

Он поспешно выставил вперед ладони.

– Тише, говорите тише. Никто не говорит о вас. Естьчеловек… Даже не один. Но за ними наверняка слежка. Вам просто нужно зайти вподъезд одного дома, подняться на этаж и оставить за трубой мусоропроводаоружие… да не гранатомет, как вы уже подумали, а обыкновенный пистолет. Почтидамский. После чего спокойно уходите, как и пришли.

– Мною даже не заинтересуются?

– Абсолютно! В квартире того человека уже произведенодва обыска. Там оружия нет, знают. Сейчас следят за ним издали. Вернее, заподъездом его дома. Как только он выйдет, за ним пойдут «хвосты». Но,во-первых, они не подозревают о подобном запасном варианте, а он будетвооружен…

Он оборвал себя на полуслове. Глаза его обшаривали мое лицос тревогой и надеждой.

– Очень боитесь?

– Очень, – признался я.

– Что делать, Бравлин, – сказал онумоляюще, – я бы с радостью рискнул бы кем-то другим. Жаль терять такогососеда… Но у меня нет другого выбора. Вы – последний шанс спасти тех ребят! Асам я не могу… по очень важным обстоятельствам, поверьте.

Я вспомнил в Интернете и в газетах фотографии террористов,братьев Варфоломеевых, их лихие налеты, дерзкие теракты, немалая часть Россияим втайне сочувствует, развел руками:

– Ну… повторите инструкции еще разок.

За пять кварталов шикарный супермаркет, товары на все вкусы,стоянка запружена, автомобили всех марок, потому я с самым деловым видомприпарковался, вошел в одни двери, отметив камеру фейсконтроля, прошел насквозьи вышел через складские помещения, где грузчики матерились, затаскивая во вновьоткрывшийся отдел мебели громоздкий диван.

Еще два квартала между домами, и начались так называемыенеблагополучные районы. Раньше так назывались места, где живут преимущественнобывшие уголовники, наркоманы, алкоголики, а теперь – стреляют даже днем.

Ветерок бросил под ноги широкую желтую ленту. Еще незатоптанную вусмерть, значит – что-то ограждали совсем недавно. Я шагал попятнистому, как леопард, тротуару, испещренному черными кляксами от горячегобензина или напалма, потом асфальт пошел вздыбленный, вспученный. Асфальтовуюленту перегородила неопрятная груда из битых кирпичей, песка и щебня, торчатобломки дерева. Я не сразу распознал остатки оконных рам.

Проезжая часть улицы странно пуста, хотя в десяти минутахотсюда уже негде поставить машину, а на платных за час стоянки дерутсумасшедшие деньги. На месте следующего дома высится холм битого щебня, тяжелыхблоков, ржавеют остатки арматуры. Это из него на тротуар выперло грудустроительного мусора.

Следующий дом цел, только с выбитыми стеклами. На стенеогромное черное пятно копоти. Вообще-то дом не пострадал, но, понятно,обрадованные жильцы даже стекла не хотят вставлять, требуют у мэра переселенияв просторные квартиры в элитных домах повышенной комфортности. Ура, взорвали!

Далеко впереди на проезжей части улицы, у самой бровкичернеет остов легкового автомобиля. Без колес, стекол, искореженный не тоогнем, не то взрывом. В машине что-то нацарапано, но читать не стал, впередиеще два закопченных, как головешки, дома.

За время, когда я миновал два квартала, проехала только однамашина. Да и то не простая, а не то «Скорая», не то полицейская. Сейчас ввелиеще один вид полиции, у всех своя форма, свои машины, свои объекты. Машина непроехала, а пронеслась, похожая больше на броневик, чем даже на полицейскийавтомобиль. Похоже, на этой улице им достается…

Ага, вот нужный мне дом. Высотный, этажей не меньшесемнадцати, а подъезд один. На лавочке старушки, на другой парни с девчонкамипьют пиво, двое выделывают коленца на велосипедах, на ходу поднимают на задниеколеса, пугая прохожих.

Дверь здесь с домофоном, но из-за жары распахнута настежь,консьержка сидит тут же на лавочке. Сердце мое стучало тревожно, я весь взмок,ноги подкашивались. Каждое мгновение ожидал услышать что-то вроде: «Стой, а тыкуда? Предъяви документы!»