– Вы не против, если я выкупаюсь?

– Не утоните и скорее возвращайтесь, – отозвался Светланов, тут же забыл о нем, подошел к Маргарите, ловко открыл сумку, в которой оказались сыр, оливки, семга, тончайшие лепешки, две бутылки сухого вина и даже одноразовая скатерть:

– Всю дорогу летел и думал: вот прилечу и отправлюсь пить вино на море.

– Так любите море или вино?

– Сочетание вина с морем. Хорошего моря с хорошим вином. От нашего, знаете ли, голова болит. А море… После второго курса мы ездили в Сочи и все вечера вот так просидели на пляже под домашнее вино. Вот просто сидели, общались, Кто-то пел. А в моей голове всё время крутилась мысль: и чего это люди сбились с ног в поисках счастья, которое вот оно, здесь и сейчас, без всяких условий и вопросов.

– Ничего себе без условий, – улыбнулась Маргарита. – Вы были молоды, здоровы, имели будущее, силы, планы.

– Ну, это ведь понимаешь только сейчас. А тогда представлялось как данность, как точка отсчета. Вот за этим и езжу.

– И что, получается?

– Да, бывает. Сколько вам лет?

Маргарита в упор посмотрела на Светланова, который уже успел соорудить стол и даже разлить вино по одноразовым стаканчикам, рассмеялась и четко проговорила:

– Много. Сорок один.

– Простите, ради бога. Думал тридцать два – тридцать три, поэтому спросил. Скрывайте, обязательно скрывайте.

– Зачем же скрывать? Да и кому дело?

– Ну, мало ли кому! Вон этому парнишке.

– Мой бывший студент. Представьте, встретились случайно… Как ловко вы тут всё устроили. Но постойте. Совсем не помню вас вначале, в аэропорту. Ведь мы летели вместе?

– Я опоздал. Знаете, обычно, когда посадка уже заканчивается, девушки в форме бегают по залу и вылавливают одного-двух пропавших пассажиров, без конца объявляя по громкой связи, что не могут найти гражданку Кастрюлину, – раздражает ужасно. В этот раз отлавливали меня. Причем до сих пор не могу понять, как это случилось. Приехал я рано, прошел регистрацию, читал, вдруг вспомнил, что хотел купить разговорник, и тут…

– Какая-то временная яма.

– Именно, Риточка, яма. Оставалось как минимум сорок минут – и вдруг… кругом кричат мою фамилию.

– Такое бывает в местах, где времени придается избыточное значение, – например на вокзалах. Иногда оно, впрочем, растягивается.

– Господи, хоть один человек мне поверил! Чуть не оштрафовали за задержку рейса.

Маргариту немало повеселил этот странный рассказ, а больше всего сам господин с кондитерской фабрики, который ей сразу понравился, как нравится всё безопасно-приятное.

– Но за что же мы выпьем? – спросила она, наклонив голову так, что бледно-золотистые волосы упали стеной (движение, свойственное ей в юности, а затем вдруг исчезнувшее на годы). Боковым зрением она видела, как Сергей вышел из воды и медленно направлялся к беседке, ничуть не замерзнув на ветру и будто сделавшись еще выше ростом, чем был.

– За время. Чтобы оно растягивалось, если нужно. Вот как сейчас, к примеру.

Светланов протянул стаканчик подошедшему Кириллову и жестом пригласил его к столу.

– Ну, как вода?

– Соленая. Густая. Но плыть легко – выталкивает. – Он обернулся полотенцем. – Только мелко. Идешь, идешь – всё по колено. Не хотите?

– Нет, не хотим, – ответил Алексей Петрович за себя и Маргариту. – Ведь не хотим?

Та усмехнулась:

– Нет, нет. Придется ждать до лета. Чудное вино, спасибо, Алексей Петрович. Поверить не могу, что завтра окажусь в Венеции. А на гондолах нас прокатят?

– Ну, конечно, это входит в программу, – пробуя вино, отозвался Кириллов. Он взглянул на Маргариту и замер в удивлении: так она изменилась за те пятнадцать-двадцать минут, которые он отсутствовал. Не то чтобы помолодела, хотя присутствовало и это, но что-то в ней зарделось, зажглось, линии шеи, лица, прически приняли более совершенную форму, будто невидимый художник решил кое-что подправить в этом образе и сделал три-четыре штриха: придал блеска глазам, выразительности – взгляду. Он чуть было не спросил: «Что с вами?» – но вовремя остановился, стараясь смотреть на огни, уходящие полукругом вдоль моря к самой линии горизонта. Говорить, слава богу, не требовалось – за всех говорил Светланов, Маргарита отвечала ему междометиями и мимикой, которой Кириллов в ней прежде не замечал: наклон головы, долгий немигающий взгляд, взлет бровей и то, как она трогательно приоткрывает рот, когда ее что-то волнует по-настоящему…

– …Непостижимая, непостижимая страна, – скороговоркой продолжал Алексей Петрович. – Когда я был здесь первый раз, испытал настоящий шок и всё сравнивал, сравнивал. У нас жанр портрета появился в восемнадцатом веке, до этого – икона, плоскостное изображение, я уж молчу про скульптуру. А у них пятнадцатый век – Микеланджело, Рафаэль, Леонардо да Винчи! Собор Святого Петра, флорентийские средневековые храмы – у нас до сих пор нет ничего подобного. И, конечно, не будет.

– Ну, что вы сравниваете – юг, тепло, всё растет и зреет само, – встрепенулся Кириллов, – а мы веками только и делали, что согревались и не могли согреться. Гигантские пространства, климат, двести лет монголо-татарского ига.

– А что же наши южные соседи, ну, бывшие республики, в своем тепле не сделали того же? Ведь ничего ж не сделали, согласны? У нас – да, холод, а у них, в Европе, чума и войны, голод. Нет, фишка в другом. И первый, кто это понял, был Петр, оттого он и позвал итальянцев строить новую столицу.

– Там были не только итальянцы: немцы, французы, голландцы…

– Да бросьте. Эти четкие длинные линии, эти площади явно перенесены с Рима. Скопировали, что смогли, раз своих идей не нашлось.

– Ну, тогда уж всё перенесено с Рима: Париж, Берлин и Лондон…

– В какой-то мере да. Рим – подлинник, всё остальное – копии.

– Ну, я бы так не обобщал.

– Разумеется, это одна из точек зрения, не больше. Есть вещи, которые невозможно не тиражировать – те же улицы-линии или каналы. Но, в конце концов, это лишь абрис, форма, первый план, и он еще не образ города, потому что есть более тонкие вещи. И чтобы их понять, почувствовать, необходимо время, причем не количество дней, проведенное в этом месте, а то, сколько раз вы туда приезжали, где были. Ну, взять хоть Петербург – куда здесь тащат иностранцев? Исаакий, Эрмитаж, Петродворец, который новодел от потолка до пола. И редко – в Ораниенбаум, куда, между прочим, не упала ни одна бомба. Основной дворец разрушался естественным путем, а остальное всё целехонько. Так вот. Именно там, на мой взгляд, обитает тот самый петербургский дух, который нам пытаются обозначить в вышеупомянутых местах.

– Что же, по-вашему, Эрмитаж не показывать?

– Да показывать Эрмитаж. Но не судить о городе по одному Эрмитажу. Не делать выводов.