он пишет. Павлов наотрез отказался. А сидящий рядом мой друг Киршин сказал: а я бы согласился. Пермяка порой отличает настоящая бесшабашность. Я не хвалю такую широту, я понимаю, откуда она взялась. Слишком долго давили, слишком резко распрямили, и чрезмерная импульсивность стала теперь нашей чертой.

— В своей прозе вы отталкиваетесь от реального факта, от реального человека. Как реагируют прототипы?

— После публикации повести «Любовь в резиновых перчатках» некоторые узнали себя в так называемых отрицательных персонажах и рассорились со мной. Хотя я максимально замаскировала героев: брюнеты стали блондинами, высокие — низкими, секс превратился в катание на санках, и все равно все узнали себя.

Честно говоря, я не готова к такой реакции. Я ведь христианка и не должна осуждать. Осуждать — значит не верить в суд Божий. Так один священник объяснял моей дочери Агнии: нельзя говорить — лжец, надо сказать о поступке, человек оступился и солгал. А припечатывать никто не имеет права.

— В «Романе воспитания» вы рассказали о годах жизни с приемной дочерью. Прошло много лет, вы можете теперь объяснить, зачем вы взяли чужого ребенка?

— Я очень любила Наташу и искренне хотела помочь девочке, которая в шесть лет воровала пакеты с вермишелевым супом, чтобы накормить себя и двухлетнюю сестру. Родители-алкоголики детьми не интересовались. Я, став опекуном, учила ее английскому и рисованию. В 12 лет у нее состоялась всесоюзная выставка. Вообще занятия живописью были единственным средством воспитания, которое действовало. Я предлагала посчитать конфеты. Если 4 конфеты стоят восемь копеек, она тут же все соображала. Вдруг приходит ее родная тетка, обещает джинсы, которые я не могла купить ни себе, ни детям, и Наташа уходит. Позднее в роно она объясняла, что мы с мужем пили, ее били и т. д.

Тетка через какое-то время отправляет ее в детдом, а спустя четыре года 16-летняя Наташа возвращается в нашу коммуналку хозяйкой комнаты и иначе, как сукой, меня не называет. Она не простила мне, что я не взяла ее из детдома, я же не могла простить ее предательство.

В детдоме она хлебнула по полной, и с гонореей Наташа стала интердевочкой. Страшные месяцы я прожила с Наташей, пока она, продав комнату, не уехала в Германию. Теперь там снова пьяницы, и жизни нет. Этот роман с купюрами увидел свет в «Новом мире». Мне бы хотелось его опубликовать полностью. «Издательство Сабашниковых» колеблется по своим причинам, а я, честно говоря, думаю: пока не прощу Наташу, книга не выйдет.

Что такое литература? Жизнь за вычетом скучного. Скуки и мрачных тонов стараемся избегать, отсюда легкость.

— Герб Перми — медведь, несущий Евангелие. Насколько, с вашей точки зрения, серьезно нынешнее религиозное возрождение?

— Ничего серьезнее этого нет. Если ты сделаешь к Богу один шаг, он к тебе — сто шагов. Пусть говорят, что мода, пусть остаются в душе вопросы, но люди стали задумываться о духовной опоре. Конечно, вера — не гарантия от социальных потрясений. Как сказано в священных книгах: не мир спасется, но человек. Спасение человека — в его выборе. В этом мудрость жизни. И слава Богу, что не на кого сердиться.

— Скажите откровенно, вы не разочаровались в людях?

— Нет. В отличие от Бродского, сказавшего, что лучшее у нас — это язык и литература, я думаю, что лучшее в России — это святые, добрые сердца, это талант дружбы, который дорогого стоит. Наш менталитет не надо отбрасывать, не надо ломать через колено, утверждая западный стиль отношений. Пусть наши взгляды на человеческие отношения останутся с нами и в новой жизни. На Западе такого нет. Так говорят те, кто эмигрировал в Израиль и в США. В течение десяти лет мой муж преподавал иврит, и через наш дом прошла вся пермская эмиграция. Взрослые не смогли адаптироваться и скучают без искренности и душевной поддержки, которую они могли найти у себя на родине. Остаться самим собой — самое ценное в жизни.

Пермь-Москва

ГАЗЕТА ИЗВЕСТИЯ

1998

Эдуард Успенский: Шапокляк — это я, а она — отличная тетка

Он не писал стихов о Ленине и о пионерах. Тем более против. Но ему хватило недоброжелателей, борений с цензурой в 70-х. «Рабство не приносит дохода и успеха личности», — говорит известный детский писатель Эдуард Успенский, отметивший вчера свое шестидесятилетие.

Если бы не вулканический темперамент, быть бы Успенскому космонавтом. Но молодой инженер, выпускник МАИ, ушел в литературу. И не вернулся. Как он выжил в ней, знают лишь миллионы читателей и почитателей его таланта. Книги Эдуарда Николаевича — от «Крокодила Гены и его друзей» до «Школы клоунов» оказались на все времена.

Теперь они в числе немногих «старых» ценностей, что объединяют расколовшуюся страну и людей, независимо от возраста, пола и национальности. Ему бы к юбилею дать орден «Дружбы народов», но наш сообразительный народ упредил начальство и уже много лет называет Чебурашкой «чекушку» водки. Для России, упорно налегающей на горячительные напитки, это пик писательской славы.

Итак, герои живут своей жизнью. Что еще нужно писателю-юбиляру? Успенский мечтает о детской телепередаче. А пока пишет роман о Лжедмитрии.

— Вы, Эдуард Николаевич, вместе с Юрием Ковалем, Олегом Григорьевым начинали работать в те годы, когда было объявлено: детская литература цензуре не подлежит. На самом деле Юрий Иосифович Коваль, например, мне рассказывал, когда выходила его повесть «Недопесок», то в главной редакции Детгиза не разрешали даже поставить посвящение Б. Ахмадулиной. «Подумаешь, какая-то Ахмадулина…». Против замечательного питерского поэта Олега Григорьева развернули настоящую травлю. А как пробивались вы?

— В 70-х годах меня переиздавали, я выпускал кукольные пьесы, «Радионяни» и «АБВГДейки», однако новые книги «Меховой интернат», «Пластмассовый дедушка», «Клоун Иван Бултых» считались антисоветскими и не выходили. С приходом Горбачева их напечатали, но в те времена команда С. Михалкова и А. Алексина, позже к ним подключился А. Лиханов, железно уничтожала всех конкурентов.

Действительно, против О. Григорьева они развернули зверскую кампанию. Журналистов, которые выступили в защиту поэта, вызывали в КГБ и обвинили в идеологической диверсии. Ныне забытые партначальники Зимянин, Шауро и Суслов считали, что Григорьев развращает советских детей.

— Что же инкриминировали вам?

— Чего я только не выслушал. Аморально, что крокодил Гена и Чебурашка находят друг друга по объявлению.

В книжке «Гарантийные человечки» узрели намек на двухпартийную систему — я придумал человечков, работающих на 127 вольт и на 220 вольт. В «Пластмассовом дедушке» герои приземляются на крышу Генштаба и живут, словно на необитаемом острове. «Как так Генеральный штаб? Вы