– Я не могу. Я больше не могу, – шептал он. – Извини меня. Мне нужно было уйти, отойти, выпить. Я эгоист, я знаю, я мерзавец. Но ты скоро умрешь, ты оставишь меня, я не могу вести себя так, как будто все в порядке, как будто мы просто проводим время в ожидании какого-нибудь путешествия.

Она села рядом и погладила его по голове.

– Я знаю, знаю, – сказал он. – Это время должно принадлежать тебе, я должен развалиться на части потом, а не сейчас, перед тобой, но я останусь один в этом дерьмовом мире, который отбирает у меня тебя. Я не могу вести себя как обычно. Я скоро потеряю тебя, то единственное хорошее, что есть в этом мире, и я схожу с ума, я схожу с ума. Мне нужно было забыться от всего этого. Прости меня, но я должен был найти забвение.

– Помогло? – спросила она.

– Нет, – ответил он.

Они сидели на полу, пока не забрезжил рассвет. Говорили о страхах, об одиночестве, о боли.

Жизнь – это яма, большая яма. Когда мы рождаемся, мы бросаемся в нее. Группируемся, обнимаем себя – и ныряем вниз. В одиночку. Можно пристраститься к этому ощущению ветра в волосах, можно даже расставить руки и представить, что летишь, или протянуть руку тому, кто падает рядом. Но мудрые люди знают, что в любой момент можно удариться о дно – и от тебя ничего не останется. Каждого убивают в свое время. По одному. Он только пытался подержать ее за руку еще немного в последние мгновения перед тем, как грохнуться на дно.

Может быть, именно этот разговор ее убедил. Он помнил, как ее взгляд постепенно менялся и стал почти стеклянным, когда в ее глазах отразились первые лучи солнца. В ту ночь она приняла какое-то решение. Видимо, это лучшее объяснение тому, что случилось после ее смерти. Через десять дней после ее ухода в ящике комода у кровати он нашел маленькую бутылку и письмо, написанное ее округлым четким почерком.

Любимый мой, – писала она, – если ты читаешь это сейчас, значит меня уже нет рядом с тобой.

Что значит прекратить существовать? В последние месяцы, как ты, конечно, представляешь себе, мне пришлось об этом подумать.

Я оставляю за собой немало, я знаю. Фразы, которые я сказала – а другие будут помнить; поступки, которые я совершила и которые оставили в мире какой-то след; слова, которые я написала; домашнее видео, где я на экране… Хочу я того или нет, какие-то части меня будут отдаваться эхом уже тогда, когда меня здесь не будет. Но есть целый внутренний мир, который исчезает вместе с нами. Когда мы умираем, он превращается в ничто. Раздумья перед сном, минуты удивления в темноте театра, биение сердца, когда смотришь на потрясающий закат. Я думаю, что уже при жизни это была трагедия. Целый мир, запертый в сейфе, который никто не сможет открыть, а после моей смерти он навсегда останется запертым и невидимым.

В этой бутылке я оставляю тебе еще один отзвук, еще несколько мгновений, которые останутся после меня. Я нашла способ сохранить частицу себя. Мне нужно было выбрать, какое мое воспоминание самое важное, какое мое переживание самое главное, – и я выбрала свою любовь к тебе. В этой бутылке – переживания моей любви к тебе. В последние месяцы я узнала, обратившись к помощи близкого друга, как вынуть это переживание из меня и оживить его потом.

Я не знаю, будет ли с твоей стороны умно пить из этой бутылки самому, но я хочу, чтобы она осталась у тебя, и я верю, что ты распорядишься ею правильно, даже если просто поставишь ее на полку и будешь знать, что там, внутри, все еще переливается моя любовь к тебе.

Может быть, если когда-нибудь ты найдешь другую, которая полюбит тебя так же, как любила я, – ты сможешь рассказать ей обо мне и выпить с ней этот коктейль «Мы любим тебя».

Прощай.

Он не притронулся к бутылке. Все его мысли занимал траур, и понять, что она имела в виду, он не мог. Он все еще находился в той стадии горя, когда автоматически перебирают вещи ушедшего близкого человека. Он смотрел на ее вещи, одну за другой, и решил вернуться к ним позже, когда будет чем дышать. Он перечитал это письмо только через неделю – недоумевая и теряясь.

Кто этот близкий друг, который «научил ее»? Чему именно он ее научил? Так, значит, каждый раз, когда она ездила «побыть одной», она с кем-то встречалась?

Ему было стыдно, когда он влез в ее электронную почту, но он чувствовал, что должен разобраться, что к чему.

Там были прощальные письма, которые она заранее написала родственникам и друзьям. Часть из них она успела отправить – они были в папке «Отправленные», а часть сохранилась в «Черновиках». Но среди сентиментальных писем, сдобренных черным юмором, было и несколько совсем других. Коротких, адресованных «Х.В.»

Последнее письмо к нему было совсем лаконичным – только слова: «Я попыталась. Сегодня сделала все до конца. Думаю, что получилось. Спасибо. Тысячу раз спасибо».

Х.В. послал в ответ только смайлик.

Он решил написать Х.В. – и послал ему письмо.

Представился, рассказал, что выяснил, потребовал объяснений.

Х.В. – позже оказалось, что полное его имя Хаим Вольф, – предложил ему встретиться.

Стефан шел на встречу, полный обид и претензий. Но даже горечь и гнев не помешали ему понять то, что рассказал Вольф. С прямой спиной, с развевающимися по ветру седыми волосами, деликатный по отношению к безутешному мужу, но в то же время считающий себя обязанным донести до него смысл своей деятельности, – он шаг за шагом объяснил Стефану, что заключено в найденной им бутылке. Есть люди, сказал он, которые научаются помещать в разные вещества свои переживания.

Даже в тот момент Стефан испытал это щекочущее чувство, будто где-то в глубине сознания зарождается какая-то еще не оформившаяся мысль, как ленивая змея, которая нашла свою жертву.

Вольф говорил о миссии, изменениях, помощи – Стефан за словами различал и настоящий смысл, ту мощь и те возможности, которые скрыты в этом явлении. На мгновение, ближе к концу разговора, Авиталь перестала существовать, был только он, без обманчивого прошлого, без жалких людишек вокруг, без необходимости действовать по законам системы принудительных благ, которая называется жизнью. Только они с Вольфом – и огромные возможности, заключенные в способности внедриться в голову, жизнь, кости другого человека.

Месяцами ему казалось, что его обманули. Что ему что-то обещали – а потом рассказали, что жизнь – как улыбающийся человек, который стоит в пустой комнате с коробочкой в руке. Последние месяцы отучили его пытаться схватить эту коробочку. Он не получит ее, а если получит – она не откроется у него в руках. Все, чего он сейчас хотел, – это вмазать улыбающемуся придурку. Но тогда, на одно мгновение, все стало хорошо, и весь этот потенциал, все это возможное будущее перевесило все недостатки, и он услышал, как прерывает Вольфа на середине предложения и говорит: «Научите и меня».

Когда Вольф подозрительно быстро обучил его и предложил ему присоединиться к своей группе переживателей, он без колебаний отверг это предложение – вежливо, но уверенно. С тех пор как он стал учиться извлекать из себя переживания, ему было ясно, что он будет работать сам по себе.