Как-то ночью он ехал по городу и увидел, как белокурый переживатель, заменивший его у министра, выходит из клуба, таща на плече девушку модельной внешности – почти в отключке. Видимо, еще одно банальное переживание. Стефан почувствовал, как руль поворачивается в его руках почти сам собой. Он медленно ехал за ними, пока они не отдалились от клуба и не завернули в тихий переулок в поисках своей машины. Когда парочку осветили фары и взревел мотор, модель заорала и бросилась в одну сторону, переживатель – в другую. Стефан увеличил скорость, направил машину на переживателя и проехал по нему как по посадочной полосе. А потом включил заднюю передачу, а потом снова проехал вперед, наслаждаясь тем, как поднимаются и опускаются колеса, как трясет машину. Наконец снова увеличил скорость и смылся оттуда.

Это переживание понравилось его боссу, как и его предыстория, но он сказал, что это лишний риск – убивать людей, которые для кого-то важны и которых явно будут искать. Такие аварии, когда виновный смылся, в конце концов попадают в новости – так что тебя рано или поздно поймают, сказал босс.

Иногда он хотел потешить свою кровожадность. Он отправлял Стефана «столкнуться» с тем или иным своим финансовым соперником, застрять с ним в лифте и мучить его несколько часов – морально и физически. Но когда нужно было убить, он предпочитал таких людей, которых в обществе считают маргиналами, преступников: их смерть не вызовет большого шума. Иногда он просил Стефана просто убить бомжа. Никогда не соглашался убрать кого-нибудь слишком известного. Это уже опасно и может привести в его дом, окруженный охраной, полицию. Нынешняя бутылка мерло содержала переживание последнего убийства бомжа. Стефан уже давно приметил бомжа, который тоже продавал впечатления. Так он убил одним выстрелом двух зайцев.

Стефан извлекал из своего нынешнего положения все возможное. У него никогда не было так много денег, как сейчас. Работа давала ему столько впечатлений, сколько никто никогда и не мечтал вместить в одну жизнь. А когда ему не хватало теплого тела рядом, он шел куда-нибудь в клуб, находил женщину, которая ему нравилась, и подсыпал ей в бокал несколько капель любви из прошлой жизни.

Иногда он использовал шприц для других целей, куда более прозаичных – для создания доверительных отношений. Именно так он заполучил последнюю бутылку Вольфа. Несколько капель открыли ему дверь в квартиру той девушки из бара. Любимицы Вольфа, как выяснилось. И если он оставил ей эту бутылку – значит в ней есть нечто важное. Уже давно Стефан не позволял себе алкоголя, но это виски он должен выпить.

Он открыл бутылку и вдохнул аромат напитка. Налил в одноразовый стаканчик – до половины. Должно хватить. Поставил бутылку на край стола, взял стаканчик, поболтал – и отпил половину. Подержал виски во рту, дал ему впитаться через кровеносные сосуды полости рта, чтобы пробудить воспоминания еще и при помощи вкуса. Обещание, которое он почувствовал раньше, в запахе, оправдалось, когда он ощутил вкус. Крепкий, полный, торфяной, с легкой медовой ноткой, – виски перекатывалось во рту с силой, набранной за десятки лет выдержки.

Он откинулся на спинку стула, поставил стакан с тем, что в нем осталось, на стол и постарался вспомнить.

Блокнот лежал на столе, ожидая, что он запишет в нем свои выводы.

Был вечер.

Я стоял перед зеркалом, из него на меня смотрело старое лицо Хаима Вольфа. Я подошел к письменному столу. Играла какая-то мелодия в стиле ретро. Фрэнк Синатра или Эдит Пиаф. Звуки неразборчивые. Мне было интересно – и слова, которые я вызубрил когда-то давно, сами устремились в голову.

Я взял ручку и гладкий белый лист бумаги и стал писать. Помню царапины на столе, воркование голубей за окном, уютное ощущение от тапочек на ногах и то, как ручка была зажата между моими пальцами и немного давила на фалангу среднего.

Я помню, как писал, писал – и вдруг стал рассматривать этот лист, дал написанным словам отпечататься у меня в памяти. И тихо улыбался.

Стефан быстро выпил еще один глоток из стаканчика.

Не слишком много, чтобы не было тумана в голове. Но и не слишком мало, чтобы воспоминание стало четким. Хватит, это все.

Смотри, письменный стол, старое стихотворение и много строк из слов, которые я записал на листке.

Писал и улыбался, улыбался и писал.

Стефан спешно взялся за блокнот. Взял ручку и записал слова, которые всплыли перед его глазами, заполнил целый лист своим убористым почерком, вспоминал прошлое. Закончив, быстро перечитал написанное и выругался.

Сантименты. Сентиментальные итоги чего-то, много клише. Вот и все. Вольф начал с того, что «эти слова существуют не сами по себе, нужно кое-что еще, что их дополнит. В этом они, наверное, как люди». Дальше было еще хуже. Целая страница разглагольствований о том, как люди «привязываются друг к другу», о «способности видеть глазами другого» и всяких таких глупостей.

Да пошел Хаим Вольф к черту, маленький хрен. Маленький сентиментальный хрен. Стефан взял бумажный листок, снова откинулся на спинку стула и еще раз перечитал текст – медленнее, пытаясь распознать в нем какой-то шифр.

Начало истории Томаса Билла так и будет покрыто мраком, но, по крайней мере, та часть истории, что касается Роберта Морриса, точно произошла в январе 1820 года.

Солнце как раз приступило к обычному своему процессу, который люди называют «закатом». Роберт Моррис сидел за стойкой регистрации в своей гостинице, сложив руки на животе – похудеть бы не мешало, – желто-оранжевый свет, проникавший через окна, отражался на его залысинах, взгляд скользил по стенам.

Жизнь была хорошей и простой. Гостиница «Вашингтон» в Линчберге, которой он управлял, считалась лучшей в городе, особенно – следует признаться – благодаря репутации ее владельца. Дело процветало, он принимал и обслуживал господ и дам хороших манер, вкуса и положения. Солнечный свет бликовал на люстре, намечался очередной тихий и спокойный вечер.

Будучи хозяином гостиницы, Моррис далеко не всегда, разумеется, сам сидел за стойкой. У него были и другие занятия, а кроме того, от него всегда требовались внимание и предупредительность к нуждам гостей. А иногда достаточно было просто не совать нос в их дела. Постоянный надзор за тем, как немногочисленный штат гостиницы «Вашингтон», включая членов его семейства, исполняет свою работу, и полное доверие со стороны гостей были частью успеха.

Однако в тот вечер он позволил себе просидеть несколько часов за стойкой. Там было приятно сидеть, оттуда открывался хороший вид на улицу. За эти часы не пришел ни один клиент. Дни после Рождества далеко не самые напряженные, мягко говоря. И все же, когда закат был в самом разгаре, послышался звон колокольчика – он звонил всякий раз, как открывалась входная дверь, – и в залитую золотым светом комнату вошел красивый высокий человек, тщательно одетый, с тяжелым на вид коричневым чемоданом в руках. Не зная, что его жизнь сейчас резко изменится, Роберт Моррис приподнялся и встал, чтобы с улыбкой поприветствовать нового гостя.