Конечно, по сравнению с периодом «военного коммунизма» заработки рабочих выросли и уровень их жизни повысился. Теперь они могли тратить средства не только на питание, но и на одежду и другие товары широкого потребления. Нередко зарплата росла быстрее, чем производительность труда. К примеру, в 1922–1923 гг. производительность увеличилась на 10 % (хотя и оставалась на треть ниже довоенной), а зарплата, по данным профсоюзов, была повышена на 63 %. Но эти цифры сами по себе мало о чем говорят, ведь теперь рабочие должны были покупать продукты питания за наличные. К осени 1922 г. до 70–80 % заработка рабочий тратил на покупки на частном рынке.

Одним из факторов, которые принуждали власти идти на повышение зарплаты, были стихийные стачки и рабочие протесты 1923 г. XIII партий

2,9 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.19. С. 18.

ная конференция и XIII съезд обещали увеличение заработков «в соответствии с подъемом промышленности». Но отставание роста производительности от увеличения заработков тревожило власти, тем более, что они приступили в 1923 г. к упомянутым снижениям цен на промышленные товары. Чтобы наверстать упущенное, они прибегали с осени 1924 г. к широкой к интенсификации труда и введению в 1926 г. «режима экономии». С октября 1924 г. по октябрь 1926 г. выработка на одного рабочего поднялась на 47,5 %, а дневная зарплата — только на 26 %221. Работники отвечали на это новыми стачками. Другие писали возмущенные письма в органы власти, жалуясь на то, что уровень зарплаты поддерживается за счет того, что часть работников выбрасывается «на улицу на произвол судьбы», а остающихся нагружают «работой за счет сокращения». Все это, конечно, фактически было снижением уровня оплаты труда, «только очень хитрым способом». В результате в 1925/1926-1926/1927 гг. производительность труда удалось повысить на 27 %, но Политбюро вынуждено было в 1926 г. одобрить повышение зарплаты рабочим каменноугольной, металлической, рудной, текстильной и химической промышленности, а также на железных дорогах. Однако и в 1927 г. уровень реальной зарплаты так и не достиг довоенного уровня.

Поясняя эту политику, Сталин откровенно признал, что речь идет о накоплении за счет трудящихся ради создания индустриальных предприятий. «Можно было бы поднять вовсю зарплату рабочих не только до довоенного уровня, но и выше, но это обстоятельство вызвало бы понижение темпа развития промышленности, ибо развертывание промышленности при наших условиях, при отсутствии займов извне, при отсутствии кредитов и т. д., возможно лишь на основе некоторой прибыли, необходимой для финансирования и питания промышленности, что, однако, было бы исключено, то есть, было бы исключено сколько-нибудь серьезное накопление…», — заявил он на XIV съезде большевистской партии222. По существу, имелось в виду накопление капитала, но не частными капиталистами, а государством.

В рамках кампании экономии рабочих лишали доплаты на проезд («трамвайных денег»), сокращали расходы на детские ясли и культурные нужды. Страховые кассы урезали оплату дней, пропущенных по болезни. Снижались расходы на технику безопасности, что вело к резкому росту производственного травматизма.

Официально в СССР действовал 8-часовой рабочий день. Однако Наркомат труда мог дать разрешение на проведение сверхурочных работ, чем пользовался весьма часто. Кроме того, в условиях безработицы широко применялась практика найма «временных работников», которых можно было легче уволить, выплатив им выходное пособие за 1–3 дня (вместо положенных по закону 2 недель).

НЭП не только усилил лежавшую на рабочих трудовую нагрузку, но и закрепил их отстранение от управления производством. Теперь, по Кодексу законов о труде (1922 г.), они официально являлись наемными работниками. Положения программы большевистской партии, обещавшей участие профсоюзов в руководстве экономикой, были похоронены. Отныне они должны были защищать интересы работников в их отношениях с администрацией частных и государственных предприятий. Но поскольку независимые профсоюзы не допускались, а существующие находились целиком и полностью под государственным контролем, то реально противодействовать произволу дирекции они, конечно же, не могли. Официально X съезд большевистской партии признал допустимым проведение забастовок на государственных предприятиях, а предложение видного хозяйственного деятеля В.П.Милютина об их недопущении175 не было принято XI съездом. Но на самом деле власти нередко подавляли забастовки силой или делали все от них зависящее, чтобы предотвращать их. Такой курс определялся как экономическими, так и политическими соображениями. К примеру, осенью 1922 были силой подавлены рабочие волнения на асбестовой концессии в Алапаевске, переданной американскому предпринимателю А.Хаммеру, «другу Советской России»176. А когда позднее профсоюз на принадлежавшей ему же московской карандашной фабрике пригрозил забастовкой, требуя повышения зарплаты, владелец обратился к властям, и те приказали профсоюзным руководителям отказаться от своих чересчур «радикальных» планов. XIV съезд партии выступил за расширение права «перенесения конфликтов на рассмотрение государственного арбитражного суда»: теперь им могли пользоваться не только профсоюзы, но и хозяйственные органы.

Доверие работников к профсоюзам падало. «Членство в профсоюзах становится формальным и является прежде всего приобретением возможности получения работы и некоторой гарантии от увольнения в случае сокращения. Выборность профсоюзных органов также является формальной…; руководящие члены каждой профсоюзной ячейки просто назначаются, — отмечала оппозиционная группа «демократического централизма». — Профсоюзы страдают всеми пороками бюрократической организации, начиная от отсутствия собственного мнения у своих работников и кончая растратами». «В результате при забастовках обычно избираются нелегальные стачечные комитеты, имеются зачатки нелегальных профсоюзов (например, кассы взаимопомощи)»177.

Реальное положение рабочих на предприятиях оставалось бесправным. Рабочие часто жаловались на произвол, увольнения, нарушение законов, угрозы. Историк И.Б.Орлов приводит одну из типичных жалоб такого рода: «.. Директор, если услышит от рабочего хоть одно слово, то он обыкновенно грозит ему воротами. «А на твое место у меня найдется людей много», — и так же выражается по матерному…, не стесняясь. При увольнении рабочих таким образом из завода делает расписку, что этот рабочий, которого он увольняет, против него ничего не имеет, и насильно заставляет расписываться»226. Рабочего могли уволить за малейшие опоздания и «прогулы». Увольняемых выселяли из заводских квартир.

Характерно, что многие из таких «красных директоров» государственных предприятий были членами компартии, что отнюдь не мешало им жестоко обращаться с рабочими и даже избивать их. «Возбуждение рабочих настолько сильно, — докладывало ГПУ в феврале 1923 г. о положении на Московской ткацко-отделочной фабрике, — что среди них наблюдается тенденция вывезти директора на тачке…». Что касается работников частных предприятий, то политическая полиция констатировала: «…Если местами материальное положение этих рабочих и более благоприятно по сравнению с госпредприятиями, зато почти повсеместно на частных предприятиях они подвергаются жестокой эксплуатации»178. Бывали случаи, когда рабочий день продолжался до 12–15 часов.