хорошо известное всем изображение ладони с таким же крестом посередине.

— Вот он, наш освободитель, наш герой!

— Генерал Ремас! Вам я вручаю это священное знамя, символ нашей победы и процветания великого Тагр-Косса! Пусть наша кровь и наша вера в победу послужат, собственно, символом в борьбе против деспотии и безумия военных, готовых забыть про свой долг и честь, ввергая страну в непосильное бремя новой тяжёлой борьбы! Да пребудет с нами Воля Господня, да пребудет с нами наша вера в торжество и силу нашей великой нации!

Вперед прошёл высокий лысоватый мужчина, одетый в новенький серый мундир. Его одутловатое красное лицо с пышными, свисающими ниже подбородка усами, выражало все оттенки озабоченности о благе нации. В остальном — подумал, усмехнувшись, Тинч, — к нему бы полностью подошли слова всем известной песенки про славного рыцаря дядюшку Турикса:

Он весёлый, он румяный

И бокал его не пуст,

Что за дух благоуханный

Из его струится уст!

Сходство было настолько точным, что Тинч невольно фыркнул, чем привлек внимание товарища. Пока он, вполшёпота или вполголоса напоминал Пекасу слова песенки, кое-кто из толпы, краем уха уловив, о чём идет речь, не преминул передать эту весть ближайшему соседу. По толпе прошелестело:

Скачет, мчится он недаром

Среди воинских полей,

Смазал… хм! пятки скипидаром —

Чтобы бегать веселей!

Соблюдя обычай грозный,

Так и пыжится ершом,

И трещит как жук навозный,

Потрясая палашом!

— Господа! Друзья! Братья и соотечественники! — надрывно выкрикивал генерал Ремас, принимая святое знамя. — Встаньте же, встаньте, о братья!

— Да и так стоим… — возразил чей-то голос.

— Олим, Олим! — вдруг забормотали все, как один, служители "отряда народной обороны". Перебирая в пальцах деревянные чётки, "стадники", преклонив головы, один за другим начали падать на колени. Их примеру последовал и кое-кто из толпы.

— Что такое "олим"? — не понял Пекас.

— На священном языке это означает "луковица", — объяснил учёный Тинч. Как бы в подтверждение его слов, каждый из "стадников" достал по головке лука. Отчетливый хруст пронесся над головами.

— Олим, Олим, — пережёвывая жгучую мякоть, бормотали балахонщики. — Ты видишь — мы плачем от любви к тебе!

За спиной говорившего, возле соборных врат, одиноко возвышался старый деревянный дом. До недавних пор в нем был приют для слабоумных, который опекали служители церковного братства. Несколько дней назад дом заняли под казарму солдаты, а всех убогих, выгнав за город, просто облили керосином и сожгли.

— Порядок и добродетель, о братья! Порядок и добродетель! — продолжал генерал, потрясая великолепными усами. — Для нашей многострадальной родины наступает час непростых испытаний. Сегодня, для того, чтобы понять, что происходит в стране, преступно мало просто жить и наблюдать, что происходит. Мы, наконец, должны открыть глаза на то, что наш великий народ, народ покорителей мира пребывает в постоянном угнетении со стороны мелких народцев, на словах вещающих о миролюбии, а на деле — подобно скользкой гадине пытающихся пролезть в самое сердце отважного и неустрашимого тагркосского воина! Я не говорю сейчас даже не о предателях чаттарцах, заполонивших нашу страну и поклоняющихся нечестивому богу земли. Я не говорю о язычниках элтэннцах, с самозванным государством которых истинные тагры вели и будут вести непрерывную и победоносную борьбу. Всех этих преступников по крови мы давим и будем давить, пока сок не потечёт!

— Ты песен не пой, говори, кого мочить пойдем! — раздалось из гущи оборванцев.

— Олим!!! — запели в голос балахонщики. Где-то с окраины города глухо бумкнуло. Генерал остановился, вжал голову в плечи. Однако других взрывов не последовало и Ремас продолжал говорить:

— Но мало ли предателей-полукровок есть и среди нас! Самозванный полковник Даурадес, в чьих жилах течет кровь уроженцев Чат-Тара! Генерал Паблон, зачеркнувший все свои военные заслуги пособничеством враждебным нам народам! Даже здесь, среди нас…

— Это они опять про Даурадеса? — тихо спросили в толпе. Тут же возникшие как из под земли двое мускулистых ребят подхватили под руки говорившего, и утащили бы с площади, если бы чьи-то другие могучие лапы, в свою очередь, не столкнули их голова с головой. В возникшую потасовку дружно ринулись было стоявшие по кругу "стадники", но благоразумие заставило их остановиться. Настроение большинства горожан было явно не в пользу выступавших. Ещё немного — взялись бы за каменья.

— Я сам — из народа! — объявил генерал Ремас. — А это значит, что моими устами говорит народ! Я — сильный, как и весь мой народ. А уделом слабых всегда было подчинение сильному! И пускай этот палаш, — крикнул он, выхватывая из ножен келлангийский "свинорез", — станет порукой тому, что мои слова истинны!

Узкое длинное лезвие ярко сверкнуло в лучах весеннего солнца и — оглушительный хохот огласил притихшую было площадь.

Он раздался подобно удару грома. Генерал Ремас, не понимая в чём, собственно, дело, покраснел более обычного и, выпучив глаза, стоял, держа перед собой палаш, клинок которого собирался поцеловать, слушая, как из толпы выкрикивают непонятное:

— Эгей! Дядюшка Турикс! Скипидару не надо?

— Смотрите, он сейчас дымиться начнет!

— О-ох! Давненько так не развлекался…

— Оли-им! — уныло затянули "стадники". Ручейки посмеивающихся горожан потихоньку растекались с площади. У стен вокруг балахонщики прощупывали памятливыми глазками каждого из уходивших, подхватывали посохи горизонтально и необычайно ласковыми голосами увещевали:

— Ну погодите же! Вы не дослушали, а уходите! Сейчас будет самое интересное!..

Две могучие руки в чёрных боевых перчатках легли на плечи ребят. Тинч и Пекас одинаково вздрогнули и обернулись.

Исполинского роста незнакомец был одет в длинный элтэннский плащ с низко надвинутым капюшоном, под которым можно было рассмотреть торчащую рыжеватую, с проседью бороду. По длинному кряжистому посоху его можно было принять за одного из "стадников", но он был явно не из числа балахонщиков.

— А вы что здесь делаете? Вам кто разрешил сюда приходить? А ну вон отсюда, живо! — донесся до них, как будто с вершины башни, гулкий голос, на который обернулся кое-кто из стерегших толпу служителей "отрядов обороны".

— А вы чего уставились?!

Те поспешили отвернуться.

— Чтоб духу вашего здесь не было!

И те же руки вышвырнули ребят из толпы в ближайшую улицу. Последним, что успел услышать Тинч, были слова генерала Ремаса:

— Пусть тот, кому дороги честь и свобода его родины, подойдёт сюда и запишется в наше святое ополчение. Наша война будет священной — для всякого, кто имеет чистую совесть и называет себя тагркоссцем. Свобода, правда, справедливость! Свобода, правда, справедливость! Свобода, правда,