было известно это чувство, приходящее, когда после долгого затишья внезапно получаешь известие о том, что назавтра — в бой.

Смерти не избежишь, она как тень крадётся всю жизнь за человеком, и когда-нибудь, когда-нибудь… Может быть завтра, а бывает — ещё раньше.

Когда оно приходит, без толку пытаться отбрасывать прочь дурные мысли — не поможет. Мысль о смерти неуёмна, подобно червю она будет точить твое сердце вновь и вновь. Да, ты немолод, да, лицо изуродовано ударом сапёрной лопатки. Но ведь тебе тоже так хочется жить!

Ах ты, смерть моя матушка… Ладно, держись. Желаешь, чтоб я о тебе думал? — буду думать!

Всегда есть мы и есть они. И мне, в общем, безразлично, кто он. Хуже, когда он улыбается — вот так я тогда и получил лопаткой в лицо… Так, должно быть, улыбается смерть. Она без приглашения, винтом вворачивается меж лопаток, хладит живот, иссушает мозги. Это не боль, и лучше бы, конечно, без боли. Потом ничего не будет.

Пусть! Сейчас надо думать и думать: да, да, всё покроется мглой — и твои детские мечты, и твои кораблики в лужах, и первая любовь, и твои воспоминания, и твоё дыхание, и мир вокруг тебя… Надо думать об этом, входить в это, внедряться в это, не отбрасывать это.

Да, инта каммарас, я думаю об этом и не боюсь размышлять об этом!

И тогда… получается странное. Мысль о смерти устало уходит. Она просто надоедает, как опостылевшая девка. Ну, будет и будет… Инта каммарас, ну и что же, что будет?

Говорят, что смерть надлежит презирать. Нет, это неверно. Ибо презирать следует лишь свой собственный страх.

Потому что пугает не смерть. Пугает мысль о смерти.

— Гурук, а тебе приходилось когда-нибудь драться… с этими? Как оно обычно бывает?

Норт служил в драгунах всего только второй год. Ему до сей поры не приходилось принимать участие в больших позиционных баталиях. Как, впрочем, и многим из молодых драгун, имевших представление о войне как о жизни на марше и лихих партизанских вылазках.

— Постреляют из пушек. Потом — атака. Нам бы поймать момент и — драпануть. Убедительно это сделать, а ещё бы — успеть ноги унести от кавалерии.

— А… как же раненые?

— Легко раненых возьмём с собой.

— А тяжёлых?..

— Будем надеяться, что во время бегства нас поддержит артиллерия… — продолжал Гурук, словно не слыша вопроса.

— Главное — действовать быстро. Тогда… может быть, от всей бригады уцелеет половина. Хотя и треть — не так плохо…

И прибавил, насмешливо скалясь на последний луч закатного солнца:

— Не охай, сержант. Ещё не известно, из кого завтра первого… сок потечёт.

2

Гурук ошибся: келлангийцы в тот день начали не с артиллерии. Не дожидаясь, пока совсем рассветет, шеренги солдат в сером и темно-зеленом пошли сквозь утренний туман. Тагрский часовой вовремя поднял тревогу и торопливые залпы смели первую шеренгу наступавших. Тогда келлангийские гренадеры залегли и поползли вперед, прижимаясь к промерзлой, твердой земле, прикрытые низким туманом как одеялом. На головы тагров одна за другой посыпались гранаты. Осколки от их разрывов доставали солдат по всей длине траншеи, и — благо, что окопы загодя рыли углами.

Всё же потери были немалыми. Отвечать было нечем и командир бригады, капитан Бустар поднял солдат в контратаку.

На этот раз окончательно продравшие глаза тагркоссцы оказались на высоте. Схватывались с келлангийцами молча, без боевых криков, с холодной яростью выцеливая в тумане неприятеля. Шарахали из карабинов наугад, рубили тесаками, пропарывали насквозь штыками, прикалывая к земле не успевших вскочить гренадер, вцеплялись зубами в лица, наотмашь хлестали саперными лопатками и сами падали под ударами. Никто не мог видеть, много ли, мало ли дерётся рядом его товарищей, каждый, ворча, хрипя и задыхаясь от ярости сражался сам за себя — и за остальных.

Не успели вернуться в окопы, как услыхали сквозь туман нарастающий конский топот. Кавалерия!

На этот раз не подвели артиллеристы. Встречь келлангийской коннице горохом забарабанила картечь. На промёрзлой глине закопошились вперемешку лошади и солдаты, келлангийцы и тагркоссцы. Засвистало в воздухе ответное и первые разрывы келлангийских снарядов легли вдоль линий тагрских укреплений. В грохоте разрывов тонули команды, выстрелы и стоны. Для тех, кто мог что-то видеть и слышать, всё слилось в один непрекращающийся ужасный сон. Люди зажимали ладонями уши, ползли, пытались вдавиться в землю. Уползти, убежать было некуда, и лишь промёрзлые комья земли, огонь и грохот разрывов царили повсюду.

И тогда, как только обстрел стих, по цепи пошла команда: уцелевшим — отступать…

С вершины холма, где располагался командный пункт тагркосской армии, Даурадес наблюдал, как поднявшись, нестройными рядами, бегут его драгуны. С другой стороны к окопам подбегали келлангийские солдаты — уже со знамёнами и ружьями наперевес. В подзорную трубу генерал хорошо видел, как замешкались двое драгун, пытаясь утащить с собой раненого товарища, и в ту же минуту все трое были сколоты штыками.

Конь под генералом, слыша канонаду, водил ушами и нервно перешагивал с ноги на ногу. Плюмаж на треугольной шляпе Даурадеса покачивался в такт.

— Карраден! — позвал генерал, не отрываясь от трубы.

— Простите, господин генерал, но здесь нет Каррадена, — ответил голос ординарца. — Полковник Карраден в Дангаре.

— Да. Конечно.

Если что-то случится здесь, сегодня, с ним — в тылу на всякий случай остаётся Карраден. Карраден — незаживающая совесть…

Даурадес запустил руку в карман, и вытащил пару орехов. Не спеша, один за другим, раздавил их в пальцах.

— Господин генерал!

Вьерд, командир кавалеристов бывшего полка Мако, кружил и кружил вокруг холма на буланом жеребце.

— Господин генерал, они накрыли наши батареи!

— Вижу, — ответил Даурадес, хрупая в пальцах орехи.

— Но, господин генерал…

— Стоять на месте. Ждать приказа. Ждать! Вам всё понятно, капитан?

Чёрта с два у нас теперь получится, думал Даурадес.

Перевешать бы весь генштаб. "Мешок", "мешок"… Келлангийцы как по ниточке прошлись по батареям. Не захлопнется мешок! А это значит, что нас спасает только чудо… Или не чудо. Случай… Боже, как надоели эти глаза за спиной. Вычислять, кто именно из них сдал врагу наши планы нет смысла. Сам виноват, не доверяй кому попало. А приходится…

Он обернулся к группе генералов, так же как и он, наблюдавших за ходом боя.

— Господа!.. — Он чуть было не сорвался и не назвал их сплеча "господа офицеры!" — Господа, мне кажется, что в вашем присутствии здесь сейчас крайне мало пользы. Обстановка осложнилась, и вы будете нужнее при своих частях. Со мной остаются вестовые и