— Это вообще мрак! Голландцы утром пьют лишькофе. В двенадцать часов все едят кусок хлеба с сыром (лишь сыр, ничегобольше!), в три часа снова кофе. И ровно в шесть часов вся Голландия ужинаетгорячей едой. Они очень удивляются, как мы кушаем два-три раза в день горячуюпищу. Никак не могут понять! Я как-то пыталась объяснить двум голландкам, что яутром, в обед и вечером кушаю горячую еду. Что родители научили меня не естьвсухомятку, так как это не полезно для здоровья. Они так удивились и целый деньрассказывали другим, какая у меня странная культура, и удивлялись, как это таклюди могут три раза в день кушать горячую еду. Также они не понимают, как можноесть еду с хлебом. Для них хлеб существует для того, чтобы есть его вдвенадцать часов, а не вместе с едой вечером. И голландцы очень удивляются,если я прошу кусок хлеба есть вместе с супом или другой едой… Прикинь!

Вика достала из холодильника пару бутылок пиваи протянула одну из них мне.

— Давай за знакомство!

— Я не пью пива.

— Как знаешь, но больше мне тебе предложитьнечего.

— А мне ничего и не надо. Я и так в последнеевремя не пойми что употребляла. (Я подумала о таблетках, которыми пичкал меняХенк.) Да и виски недавно пила. Организм вконец ослаб: кровь из носа не моглиостановить.

— А я пивка выпью.

— Вика, а ты здесь как оказалась?

Я украдкой посмотрела на костыли и осторожноспросила:

— Я смотрю, у тебя ноги нет?

— Я инвалид, — совершенно спокойно ответилаВика.

— Ты не обижайся, пожалуйста, что я тебя обэтом спросила.

— Да ты что, дура? С какого перепугу я должнаобижаться? Если бы у тебя ноги не было, я бы тоже задала тебе этот вопрос. Я вТамбове проституткой работала.

— Проституткой?

— Ну да. А что тебя так сильно удивляет? Ногия лишилась в двенадцать лет, когда попала под колеса самосвала, которым управлялпьяный водитель. Я из неблагополучной семьи. Отец умер от пьянства. Мать ещежива, но пьет, как сапожник. Короче, дома нищета, вечно пьяные мужики, которыесожительствовали с матушкой. А потом она с дядей Колей сошлась, и они на парупить стали. Когда мне было четырнадцать лет, матери дома не было, этот дядяКоля меня изнасиловал. При этом он говорил, что я, одноногая малолетка, должнарадоваться такому повороту событий, потому что на такую уродину-инвалидку никтои никогда не залезет. А еще он пригрозил мне, что если я расскажу матери о том,что произошло, то он просто меня убьет и где-нибудь закопает. Я знала, что онне шутит. У него две судимости и все тело изуродовано страшными наколками.Просто жесть! Даже над глазами написано «Не буди».

Вика замолчала и принялась пить пиво.

— И что было дальше? — задала я вопрос, думаяо том, как же много на свете разных искалеченных женских судеб, но тем не менеемы все чем-то похожи.

— Я не выдержала и рассказала пьяной матери отом, что случилось, в тот момент, когда ее сожителя не было дома.

— А мать?

— А что мать? Мать стала меня бить и говорить,что я сама во всем виновата, что я его соблазнила. Знаешь, что самое чудовищноев такой ситуации? То, что твоя родная мать верит не родной дочери, а чужомумужику, который в любой момент может свалить из ее жизни.

— А потом?

— Потом мать выгнала меня из дома.

— Как выгнала?

— Ну как выгоняют?!

— Не представляю. Я вообще не понимаю, какможно выгнать из дома родного ребенка?

— Вот так. Пьяная вытолкнула меня за дверь,обозвала шлюхой и сказала, чтобы я больше никогда не появлялась в ее жизни.

— Но ведь ты же ее дочь!

— Да какая разница!

— Как это, какая разница?

— Она все мозги пропила и материнский инстинкттоже, хотя, как мне кажется, его у нее никогда не было. Так я и ушла вчетырнадцать лет во взрослую жизнь.

— И твоя мать никогда не пыталась тебя искать?

— Конечно нет. Мне кажется, она вообще забылао моем существовании.

— А ты не пыталась узнать, как сложилась еесудьба?

— Ты имеешь в виду, не сдохла ли она отпьянки? Нет, не пыталась. Мне это неинтересно. Еще год после того, как я ушлаиз дома, меня посещали мысли вернуться, но затем они прошли сами по себе. Язнала, что моя мать никогда мне не поверит, что меня изнасиловали, а всегдабудет считать меня грязной шлюхой. Да и если я появлюсь в доме, ее пьяныйсожитель топором перерубит мне шею. Он же сказал, что если я матери всерасскажу, то он меня убьет. А я рассказала. А у него две судимости, дружки сплошьи рядом рецидивисты. Он своих слов на ветер не бросает.

— А сейчас тебе сколько?

— Двадцать четыре.

— Так это было десять лет назад! Может, тамуже и в живых никого нет. Тебе хоть квартира достанется.

— Не хочу я старое ворошить. У меня ведьдокументов никаких нет и не было никогда. Ту Вику Исакову, которой я быладесять лет назад, уже давно считают без вести пропавшей, а быть может, дажеумершей. Я же паспорт даже не успела получить. Даже если мать от водки сгорела,квартира уже давно продана другой семье, а меня на этом свете и не былоникогда.

— А родственники-то хоть есть?

— Никого у нас нет. Была у матери двоюроднаясестра, но она еще десять лет назад прекратила с ней всякое общение, считая,что общаться с алкашами просто западло. Себе дороже. Она и меня, и мать изжизни своей вычеркнула. А ты говоришь, чтобы я через десять лет объявилась. Даона от меня открестится! Дверь закроет, скажет, что знать не знает, да ещемилицией пригрозит. Или вообще ментам сдаст.

— А как же ты здесь очутилась?