– А твои дети? Это твой выбор, но они-то выбирать не могут. И ты знаешь, какая судьба может их постигнуть, если Он отвернется.

Григорий вздрогнул. Он видел, что происходит, когда мусульмане берут город, отказавшийся сдаться. Он видел и христиан. Они делали то же самое.

– И что тогда?

София встала, подошла к очагу, в котором догорали поленья. Наклонилась, подбросила еще пару и только тогда заговорила:

– У моих родителей была служанка, турчанка. Она всегда говорила: «Иншалла».

– Это значит «как пожелает Бог».

– Я знаю. – Женщина выпрямилась, обернулась к нему: – Иншалла.

Она выглядела такой потерянной… Григорий встал, подошел к ней.

– Софитра, – прошептал он.

Послышался громкий стук в дверь.

– Твой сын? – спросил Григорий, обернувшись на звук.

– Нет. Он стучит тихо, ему это свойственно. – София прикусила губу. – Это мой муж.

Он замер, обернулся.

– Там черный ход. Уходи.

Григорий сделал шаг, остановился. Он уже открыл одну причину, помимо золота, по которой вернулся в этот город. А сейчас осознал, что есть и вторая.

– Нет. – София подошла к нему, лицо исказила боль. – Ты не можешь остаться! Ты изгнанник. Если тебя здесь найдут – смерть.

– Смерть – только если меня разоблачат.

– Но… – Ее глаза расширились. – Ты… не причинишь ему вреда?

Причинить Феону вред долгие годы было мечтой Григория. Он вздрогнул.

– Я не трону его… в этих стенах. Это я могу тебе обещать. Даю слово. Открой дверь.

Она не двигалась.

– И ты не… не скажешь ему то, что я сказала тебе на том камне?

Григорий перевел дух.

– Не скажу.

Он смотрел, как она колеблется.

– София, я не вправе сказать ему об этом, как бы ни хотел сделать ему больно. Это твое право, твой выбор. И если ты не хочешь – что ж… – Он выпрямился. – Я опять даю тебе слово. А теперь иди и открой дверь.

София мгновение смотрела на него, потом отступила. Когда она сделала первый шаг к лестнице, Григорий позвал ее.

– Не говори ему, что я здесь, – сказал он. – Я хочу видеть его лицо, когда он меня увидит. Дай мне хотя бы это.

Женщина не обернулась. Но когда Григорий натягивал обратно маску, она кивнула и скрылась на лестнице.

* * *

Феон прислонился к двери, но отдыхало только его уставшее тело. Разум бурлил, римские цифры вспыхивали, будто нанесенные известью на крошащиеся стены Константинополя.

MMMMCMLXXXIII. Четыре тысячи девятьсот восемьдесят три. Число жителей города, способных защищать его стены.

Усталость от езды со встречи во Влахернском дворце давала о себе знать: в голову лезли странные мысли. Его тянуло к последним «III» числа. Кто они, три человека, последними добавленные в список монаха из окрестностей Буколеонова дворца? Наверное, вовсе не воины, как и большинство. Возможно, Танос, сапожник? Марк, кожевник? Лука, канатный мастер? Каждый, способный раскрутить пращу и поднять копье, не владея по-настоящему ни тем ни другим? Будь там двадцать тысяч, как надеялся император, когда постановил провести тайную перепись, это одно дело. Двадцать тысяч жителей на стенах – есть что показать. Даже десять, если их как следует распределить. Но меньше пяти?..

Сфрандзи был прав – это число действительно разбило сердце императору, подтвердило, как обнищала его империя. Это вести, которые должны услышать немногие. Если до иностранных войск – которых всего около двух тысяч, хотя почти все опытные воины – дойдут известия, что в этом неравном сражении рядом с ними так мало греков… что ж, скорее всего многие забудут свои заверения и решат уйти.

Феон тупо смотрел на деревянную дверь. Жена не торопилась открывать, но скорее всего она спит наверху. Это была проблема: избавиться от большинства слуг, продать рабов и все остальное, чтобы собрать как можно больше денег. В узорах дерева он разглядел завиток, похожий на символ иперпира, и задумался о деньгах, которые отправил подальше: вложил в банки Флоренции, купил землю на Крите и Сицилии. В городе у него осталось исключительно мало ценностей, что хорошо, поскольку этот город, особенно после сегодняшнего вечера, казался еще обреченнее. Сапожник, кожевник и канатчик его не спасут, и каждый мужчина должен позаботиться о своем. А его…

– София, – крикнул Феон в окна второго этажа.

Он продал вставленные туда стекла, и его крик должен проникнуть сквозь занавески, если туда еще не дошел его стук.

– Открой…

– Мир, муж. Я здесь.

Засовы отошли, дверь открылась, на порог упал слабый свет лампы, которую жена держала в руке. Он увидел силуэт, метнувшийся наружу, пнул его, промахнулся по коту, который похромал по улице. Зверь что-то держал во рту. Феон всегда терпеть не мог эту тварь и был поражен, когда кот снова объявился, с лапой в шине после «несчастного случая», выхоженный за время их плавания домой.

– Почему ты так долго? – пробурчал он, протискиваясь мимо нее. – Спала? Хорошо тем, кто может выспаться… – Поднялся по лестнице. – Надеюсь, ты приготовила какую-нибудь еду, прежде чем лечь спать. В противном случае…

Ему потребовалась секунда, чтобы осознать: в комнате кто-то есть; у очага стоит человек в маске. Еще секунда ушла на то, чтобы понять, кто этот человек. Феон удивился этому, но списал такую медленную реакцию на усталость. Поскольку как он ни убеждал себя, что тот мертв, каждый день в течение семи лет ждал появления брата.

– Григорий, – произнес он.

– Феон.

София остановилась наверху лестницы и смотрела на обоих мужчин. Долгие секунды в тишину и взгляды вмешивались только шум дождя и треск поленьев в очаге. Потом Феон заговорил:

– Что ты здесь делаешь?

– Здесь, в Константинополе, или здесь, в старом доме моей семьи?

– И то и другое. Но первое сейчас важнее. – Феон шагнул в комнату, стараясь говорить негромко и твердо. – Ты знаешь, что тебя ждет смерть, если ты будешь найден внутри стен. И эта… тряпка надолго тебя не скроет.

– Правда? Однако она скрывала меня три недели, которые я уже провел здесь. Даже когда я стоял сегодня у тех стен и смотрел, как ты шепчешь на ухо императору. – Григорий склонил голову набок. – О чем же ты рассказал ему, брат, что он так побледнел? Может, какие-то слухи о предательстве?

Предательство. Феон понимал, что слово выбрано не зря. Однако он не был готов говорить об этом. Пока нет.

– Я рассказал ему о переписи, которую мы провели, вот и всё.

– Понимаю. – Григорий указал на окно. – Перепись, в которой подсчитаны наши силы? Или, следует сказать, наша слабость?