Немного не дойдя до дверей, она пристроила бормочущего Григория на куче камней, где тот с некоторым достоинством умудрился сесть ровно. Затем скользнула дальше, завернула за угол, отыскала незапертую дверь, найденную раньше. Под ее сводом сняла с плеча мешочек и начала рыться в нем, вынимая предметы и раскладывая их под ногами: кошелек с монетами, синие бусины против злого глаза, жадеитовый амулет в форме драконьего клыка, христианский крест, жемчужный пятиугольник, четки, свои гадательные карты, весь инвентарь ее ремесла. В сумке было еще два предмета – стрела, ибо она всегда носила с собой хотя бы одну вместе с перьями, чтобы поработать, когда есть время; и бутылочка. Лейла откупорила бутылочку, понюхала, сморщилась. Рыбий жир прогорк. Однако он по-прежнему был эссенцией животного, и когда Лейла извлекала его, она читала особые формулы чар. Обычно их применяли для наговоров и снятия проклятий. Но их главному предназначению Лейла научилась от матери, ибо та применяла их к отцу Лейлы, как раньше – ее мать и далее, до первой женщины их семьи, которая стала колдуньей.

Она быстро вылила жир в ладони и натерла им дверную раму, следя, чтобы жир лег непрерывно от притолоки до бордюрного камня. Натирая раму, Лейла напевала: «Он придет, и он мой. Пусть он войдет и никогда не уйдет».

Она вытерла руки о плащ, заткнула бутылочку, засунула ее обратно в сумку. Из-за угла послышался стон, и она торопливо собрала едва различимые предметы, потом отступила от запечатанного проема, стараясь не коснуться его ни рукой, ни плащом. Заклинание окутает первого же человека, который переступит порог.

Григорий сполз с кучи камней. «Пойдем», – сказала она. С ее помощью ему удалось подняться и поковылять в ту сторону, которую она указала. За пару шагов до двери Лейла выскользнула из-под него и легонько толкнула его вперед. «Иди, – прошептала она, – войди по собственной воле и останься». Ей показалось, что вход мерцает, обрамленный плоскостью света. Григорий взломал ее, ткнувшись руками в дверь, и ввалился внутрь. «Теперь он мой, – подумала Лейла, – кем бы ты ни была, прекрасная константинопольская распутница. Мой».

Она пошла следом. Григорий нашел кучу мешков и зарылся в них. Она подошла, легла рядом, ослабила ему завязки маски: мужчина дышал с трудом. Он наморщил лоб, почувствовав на лице ее пальцы, и пробормотал:

– Воняет хуже, чем ноги того венецианца.

Лейла рассмеялась.

– Спи, – сказала она.

– А как же ты? – пробубнил Григорий, потянулся к ней.

Все, как она и ожидала. Ее первый любовник, янычар, часто напивался. Он пытался любить ее, но толку было не больше, чем сейчас от Григория. Его руки скользили по ней, а глаза уже закрывались.

– Спи, – повторила Лейла, взяла его за руку, поцеловала.

– Ладно, – ответил он, прижался к ней, положил голову ей на грудь.

Она лежала так, пока его дыхание не стало ровным. Григорий начал храпеть. Лейла была немного разочарована. Ее удивила страсть той ночи в Дубровнике. И не просто удивила, ибо прежние ее любовники, еврей и янычар, занимались любовью в основном для себя и совсем чуть-чуть – для нее. С Григорием было совсем иначе: он отдавал столько же, сколько брал. И хотя Лейла знала, что рыбий жир на дверной раме привяжет Григория к ней, она не позаботилась о другом заклинании, которое даст им заняться любовью. Не подумала об удовольствии, которое он может ей доставить.

Потом пришла другая мысль. Она и мужчина ее судьбы в Константинополе… и здесь же книга араба-алхимика, Джабира ибн-Хайяна. Она хранится в монастыре Мануила. Так зачем ждать, пока Мехмед разрушит стены, чтобы взять ее? Почему не выяснить, где именно она хранится, пойти туда вместе с любовником и украсть ее?

Лейла тихо рассмеялась. Она слышала, что город уже готов закрыть свои ворота, сжечь мосты. Ей нужно уйти, и скоро, иначе она окажется здесь в ловушке. Но можно задержаться еще на день и подождать, пока Григорий снова не будет трезвым…

Его храп стал громче. Лейла толкнула его, он хрюкнул и перекатился на бок. Она подоткнула под них несколько мешков и прижалась к его спине. Женщина чувствовала его силу даже сквозь одежду. «Может, – подумала она, – если его не слишком испортило вино, утром мы удовлетворим оба моих желания».

* * *

Григорий проснулся в одиночестве, разбуженный голосами и лучом света. Он не знал, где находится, но где бы он ни был, здесь было сумрачно, хотя свет пробивался сквозь щели и дыры в какой-то стене. Григорий смутно помнил, как попал сюда; его привел какой-то закутанный юноша после драки, которую он помнил не намного яснее. Помнил лишь, что бился с венецианцами… и человек, чей голос разбудил его сейчас, говорил по-итальянски с венецианским акцентом. Он быстро сел – и не сдержал стона, почувствовав, будто кто-то забил гвоздь ему в лоб. Григорий вытащил кинжал и с трудом поднялся на ноги.

Первым делом он подумал, что мужчины, на которых он напал – или, скорее, их целые дружки, – выследили его. Но когда ему удалось полностью очнуться, сообразил, что за деревянной стеной говорят не о нем. Он выловил одно слово, наклонился к стене и прижался ухом к дереву. Оно было прохладным, и Григорий стал слушать.

Словом было «бегство».

– Потому что это место обречено, вот почему, – вновь послышался голос. – Хочешь остаться и быть мертвым героем? Пожалуйста. Но все остальные капитаны согласны. Мы уходим, и уходим сейчас.

– Все венецианцы? А как же честь вашего города? – спросил другой голос.

– Нет, не все. Только наша флотилия из Черного моря, которую сюда загнали ветер и судьба. Большинство венецианцев остаются.

– Я думал, должны остаться все. Разве не так приказал Совет?

– Я мочусь в воду, которую пьет Совет! У них нет здесь полных трюмов шелков и специй, которые дома принесут каждому из нас целое состояние. Или ничего, если турки захватят город и возьмут все себе. А так оно и будет.

– Ну, не знаю. Я…

Должно быть, другой мужчина отошел, его голос стал слабее:

– Ну, Энрико, это как пожелаешь. Но в ближайшую пару дней греки поднимут свой бон поперек Золотого Рога, и мы застрянем тут навсегда. Все решено. Моя команда уже на борту «Ворона», и мы отплываем с утренним приливом. До него осталось недолго, на востоке уже светло. Я сошел на берег, только чтобы отыскать тебя и предложить выбор. Решай сам.

– Погоди!

Звук шагов утих вместе с низким голосом. Григорий вложил кинжал в ножны и сел, прислонившись спиной к стене. Так, значит, венецианцы бегут, подумал он. По крайней мере некоторые. Пока не подняли бон – тогда им останется только сражаться. Григорий опустил голову на руки. А он? Он, который вернулся в ненавистный город, забравший у него все, город, который он желал никогда больше не видеть? И что ему принесло это возвращение? Сын, в чью жизнь он не может вмешаться. Женщина, которую он когда-то любил и потерянная для него навсегда…

Причалы были неподалеку, и до Григория доносились команды. Негромкие, без крика, но резкие, торопливые. Он слышал, как весла уходят в воду, как от причалов отходят лодки, направляясь к судам, стоящим на рейде. Венецианские крысы бегут с тонущего судна. И кто может их винить? В конце концов, разве это их бой?