Когда Феон не ответил, он продолжил:

– Ну же, брат! Я смотрел на заброшенные кварталы, опустевшие улицы. Сколько наших сограждан осталось сражаться?

– Это касается только императора и тех немногих, кому он доверяет.

Феон знал, что не стоит использовать это слово. У брата уже было достаточно оружия.

– Доверяет? Немногим была оказана такая честь. Тебе. Мне, когда-то… Не больше.

Софии стало нехорошо. Где-то чуть выше живота кольнула боль.

– Я оставлю вас, – сказала она, проходя мимо Феона.

– Нет. – Резкий приказ Григория застал ее на лестнице. – Сейчас меня удерживает только обещание не убивать твоего мужа в этих стенах. Если ты уйдешь, я могу забыть о нем.

София вскрикнула, обернулась. Феон смотрел, что пробегает между ними. «Его обещание?» – подумал он. Как часто он стоял в этой самой комнате, следил за ними, за их секретами… И вот сейчас, когда прошло столько лет, случилось столь многое… они снова стоят, связанные тайнами, которые он не может разделить. Это напомнило ему обо всем, что он чувствовал тогда, чувствовал всю свою жизнь, пойманный между ними. Обо всем, что он до сих пор чувствовал, и о страхе, который охватил его при первом же взгляде на брата.

– Ты не убьешь меня, Григорий, – сказал Феон, шагнув в комнату. – Ты можешь, конечно, – вряд ли я смогу защитить себя. Но ты никогда не сделаешь Софию своей женой, сделав ее моей вдовой. Если ты этого не знаешь, то ты не знаешь ее. Ее и ее… Бога.

Он подошел к столу, сел на стул у очага, в двух шагах от брата, поднял голову, открывая горло.

– Но есть и другая причина, по которой ты не убьешь меня сейчас.

Григорий не шелохнулся.

– Какая?

Феон наклонился к нему.

– Если ты убьешь меня, то так и не узнаешь, что на самом деле случилось при Гексамилионе.

Григорий шагнул к брату, вскипел гнев, взлетела рука… потом замер, ошеломленный внезапным провалом во времени. Семь лет со дня своего позора, со дня, когда он потерял все, что составляло его жизнь, кроме самой жизни; семь лет попыток забыться в сражениях или вине, иногда удачных… Все это ушло, и он вновь стоял в родительском доме, столкнувшись с братом, который не сражался с ним, не мог сражаться с ним, однако мог раз за разом побеждать его. Своими словами, своим хладнокровием, своей логикой.

Злость, способность ранить ему здесь не послужат. Он посмотрел на Софию, разжал кулаки, отошел.

– Тогда сейчас ты расскажешь мне, что же случилось в тот день.

– Расскажу что? – с улыбкой спросил Феон. – Каким моим словам ты поверишь, брат?

– Правде.

– Правде? Чьей? Твоей? Моей? Софии? Я думаю, она будет разной, будет зависеть от того, откуда смотреть.

Григорий хмыкнул.

– Не пытайся превратить разговор в упражнение в риторике, Феон. Мы учились у одних учителей, и хоть я не такой мастер в этой игре, как ты, я способен ее узнать. – Он наклонился: лицо, скрытое маской, напротив открытого лица близнеца-брата. – Пусть наш разговор будет простым и ясным.

– И если так? Если ты узнаешь правду, которая не… утолит твоей жажды мести? – Феон взглянул на жену. – Возможно, этой ночью ты и дал обещание, «в этих стенах», так? Но перед нами кризис, впереди другие опасные ночи и другие стены. Откуда мне знать, не решишь ли ты отомстить, когда ее не будет рядом?

София смотрела на лица близнецов, одно скрытое, другое под маской. Теперь проваливалось ее время: двое братьев, которых она знала всю свою жизнь, по-прежнему были пред нею, по-прежнему сражались за то или другое. Ей было четырнадцать, когда София осознала: все эти сражения идут за нее, она – приз. Однако здесь и сейчас игра была конкретней, ставки – выше, и это ей окончательно надоело.

– Не надо, – сказала она, подходя к ним, – спорить из-за меня. Меня нельзя выиграть или проиграть. Моя жизнь есть то, что она есть, в добрых руках Господа. Но то, что лежит между вами, касается только вас. Говорите об этом.

Феон посмотрел на нее, кивнул, отвернулся.

– Сможешь ли ты это сделать, брат?

Григорий тоже кивнул.

– Смогу. И сделаю. – Он глубоко вздохнул. – Когда Гексамилион пал и турки прорвались через стену, ее пробила пушка.

– Да. За исключением одной секции, где стена осталась целой, а калитка была не заперта.

– Секции, которой я командовал.

– Да. – Феон пожал плечами. – Небрежность или предательство? Никто не знал. Но все искали виновного. Не инженеров, которые сделали стены недостаточно прочными. Не турецкую пушку, которая их пробила. Не Бога. – Он взглянул на Софию, потом продолжил: – И когда в твоем сундуке нашли сумку с турецким золотом, все подумали, что теперь они знают.

– Мы знаем, что подумали все. И знаем, что сделали мои собратья-греки.

Григорий подался вперед, ткань на его лице была в ладони от лица брата.

– И мы знаем последующую историю. Как только они… отрезали мне нос, внезапно появился ты – чтобы спасти меня от повешения.

– Верно. – Тень улыбки. – Хорошая история, правда?

Григорий почувствовал, как подступает желчь, и загнал ее обратно.

– Но это именно она, Феон, верно? История. – Он придвинулся еще ближе. – Ну же! Я знаю, что случилось. Но я предпочту услышать это от тебя.

Братья с расстояния в два пальца смотрели друг на друга. София непонимающе покачала головой.

– Он говорил за тебя, Григор. – Она протянула к нему руку, опустила. – Он просил за тебя. Спас тебе жизнь.

Григорий выпрямился.

– Да. Но сказал ли он тебе, когда он просил? Что его появление не было… внезапным? – Он поднял руку, нащупал завязки своей маски. – Когда нож еще только опускался, перед тем, как я пытался не захлебнуться собственной кровью, я увидел его! – Обернулся к Феону: – Я видел тебя. Там, в толпе солдат. О, ты пришел спасти своего брата. Но только после ножа. После!

Он сдернул маску.

– Давай, отпирайся. Скажи, что я ошибся. Тебя там не было. Ты не мог вмешаться раньше. Скажи мне.

Ответом была тишина. Григорий обернулся к Софии, свет очага блеснул на слоновой кости.

– И ты думаешь, все это было не из-за тебя?

– О чем ты?

Ее руки взлетели ко рту.

– Ты же не… не…

Она упала на колени рядом со стулом Феона, схватила мужа за плечи, встряхнула.

– Скажи ему, что это неправда. Скажи ему, что ты не… не допустил такого… из-за меня?

Феон всегда знал, что ему придется ответить за тот миг. Миг, когда он стоял там, в толпе солдат, которыми командовал, – и ничего не сделал. Не сразу. Однако сейчас, когда то время вернулось, раскаяние, о котором он думал, не пришло. Вместо него вернулось чувство, которое он испытал тогда.