Но…

Что если ей когда-нибудь захочется обрести все это? Семью? Детей?

Выбрав одно – Эмили тут же лишала себя другого.

Карьера или семья? Да кто вообще способен выбирать что—то одно? Что за бред?!

Она прикрыла рот рукой, почувствовав, что готова разрыдаться вновь.

Я не могу. Я не могу. Я не могу. Я не могу! Я не могу! Я НЕ МОГУ!

Комната поплыла перед глазами.

Почему я такая идиотка? Почему? Почему?! ПОЧЕМУ?!

Эмили схватилась телефон, как за последнюю ниточку, удерживающую от падения в пасть отчаяния и горя. Дрожащими пальцами было сложно набрать номер, но вскоре ей это удалось – на экране высветилось имя набранного человека.

– Да?

– В-Влад? Это… ты?

– Нет, это не он. Кто звонит?

– П-пожалуйста… передайте телефон Владу, мне нужно с ним… поговорить.

– Кто это?

– …Эмили, – ответила она машинально.

– Ах, вон оно как! Та самая Эмили? Надо же!..

– Пожалуйста, прошу вас, передайте телефон Владу…

– Слушай сюда, скрипачка или кто ты там. Влад хороший парень и не заслуживает, чтобы им пользовались, как собачонкой на привязи.

– Вы… вы не понимаете…

– Это ты ничего не понимаешь! Хватит строить из себя саму невинность!

– Н-но…

– Все! – женский голос на том конце был строг и категоричен. – Забудь этот номер.

Связь оборвалась. Как и ниточка.

Эмили продолжала держать телефон у уха, продолжая надеяться на ответ. Рука ослабла, мобильник упал на пол, едва не разбившись. Сил сдерживать слезы больше не было.

***

Успокоившись, Эмили попыталась собрать осколки мыслей воедино. И эта задача, как и ожидалось, отнюдь не отличалась простотой. Как бы ей хотелось забыться, переместиться в прошлое, исправить все, очнуться, обрести покой. Но колесо судьбы не собиралось давать поблажки. У всего есть последствия, и Эмили прекрасно это понимала.

Она сидела в раздумьях до захода солнца. Почему-то именно в эту секунду ей в голову пришел третий вариант, путь, несший за собой серьезное, не менее радикальное решение того положения, в котором она оказалась.

Я могу отдать ребенка на усыновление.

Но тут же Эмили мысленно дала себе настолько сильную пощечину, от которой щека заболела уже в реальности.

Ни! За! Что!

Виолончелистка отмела эту идею с такой же скоростью, с которой она и возникла. Девушка не собиралась поступать так же, как когда-то поступили с ней.

***

Маленькую Катю удочерили, когда ей было не больше года. Люди, что приняли ее в свою маленькую, но славную семью, отличались поистине доброй и заботливой натурой. Не имея возможности завести собственных детей по медицинским причинам, они приняли решение взять ребенка «извне» – так в их жизнь вошла маленькая девочка, которую и по сей день любили как родную дочь.

Было ожидаемо, что Катя не унаследует от новых родителей черты их характеров. Она, как и многие дети младшего возраста, пыталась копировать некоторые повадки людей, которых знала как «папа» и «мама», но, тем не менее, у нее складывался свой, собственный темперамент. Серьезность, упрямость, молчаливость, частичная апатичность – все это не являлось ни плодом воспитания, ни подростковым бунтом. Она просто была собой.

Родители не стали скрывать правду об удочерении и рассказали Кате все, когда той исполнилось тринадцать. Полученную информацию она приняла достаточно странно для своего возраста – отсутствие слез или слов любви тому подтверждение. Казалось, что она и так давно знала. Вопреки всем ожиданиям, вскоре девочка начала «проверять» любовь родителей, которые клялись, что для них никого нет дороже. Дорогие подарки, одежда и прочее доставалось ей без каких-либо трудностей – достаточно было просто показать пальцем и сказать «Мне нравится». Ближайшее окружение видело в Кате нахальную и избалованную негодницу, что лишь отчасти было верным. Она проявляла наглость, чтобы найти грань, черту, за которую нельзя заходить, но выходило тщетно. Она и вправду не нуждалась и в трети того, что надарили родители. Однако они продолжали беспрекословно выполнять просьбы маленького тирана, который даже и не претендовал на истерики.

Последней каплей для юной Кати стало принятие решения по смене имени при получении паспорта. И хоть ей никогда не нравилось то, которое дали при рождении, – не было и малейшего шанса, что родители согласятся на столь безумную идею.

– Ммм… хорошо. Если это сделает тебя счастливей, то мы согласны.

У Кати глаза так и полезли на лоб.

– Вы… шутите, да?

– Нет, дорогая. Это твоя жизнь, и если тебе хочется, чтобы тебя называли иначе, – это твое право.

Нет, они точно издеваются!

Решив, что это розыгрыш, Катя решила все же не отступать до самого последнего момента. Это была игра, в которой только один победитель.

Несмотря на всю глупость затеи, Катя основательно подошла к подбору нового имени. Девочка знала, была уверена, что все закончится словами: «Нет, Катя, все зашло слишком далеко», но продолжала воображать, фантазировать, примерять различные имена. Подолгу она стояла перед зеркалом, произнося то или иное, но ничего не подходило, все казалось далеким, несоответствующим.

Пока ей не попался один английский фильм, изменивший всю ее жизнь.

«Хилари и Джеки», что оказался в DVD-сборнике, посвященном теме музыки, и резко отличался от других четырех фильмов. История, полная драмы и безрассудного желания стать кем-то другим, выбивалась из общего настроения молодежных мюзиклов. Сюжет, рассказывающий об английской виолончелистке Жаклин дю Пре, пронзил маленькую Катю в самое сердце и подарил мечту, переросшую в одержимость, – стать виолончелисткой.

Образ дю Пре настолько запал в душу, что она едва не решила взять ее имя – Жаклин, – но почти сразу же передумала. Катя не хотела стать такой как она, она хотела стать лучше. А вот свое будущее имя она увидела уже во время финальных титров, когда высветилось имя актрисы, исполнившей главную роль.

Она и вовсе забыла, что вся эта несуразица со сменой имени, скорее всего, не станет реальностью, и стала в одиночестве называть себя Эмили и… ей это нравилось. Имя настолько было ее, что ни на какое другое и отзываться-то не хотелось.

Когда девочка получила свой первый паспорт, она захотела закричать одновременно от удивления и неизмеримой радости. В графе «Имя» стояло «Эмили».

Они не шутили! Мама и папа не шутили!

Но вскоре порция эйфории иссякла, а за ней подступил ужас. Как бы Эмили (уже не «Катя») ни старалась, но так и не смогла найти границу допустимости в просьбах к родителям. Она испугалась, что, если продолжит испытывать их, то ей даже убийство может сойти с рук.