Растроганный государь был покорен благородным поступком Наполеона, между ними завязалась дружественная переписка. Павел I успокаивал себя, что Францией правит хоть не совсем законный, но все же монарх с твердой самодержавной рукой. Ему вздумалось переметь в Европе союзников, для чего он выдумал себе в том оправдание. Австрия, мол, единолично присвоила себе все суворовские победы, Англия тотчас угрожает России, как только последняя выводит в море свои военные корабли.

В связи с появлением нового друга — Наполеона, Павел I невзлюбил французских эмигрантов, лелеявших мечту о восстановлении у себя на родине монархии. Невзлюбил и французского короля в изгнании Людовика XVIII, приказав ему срочно покинуть пределы России. А тут еще Англия, как бы невзначай, заняла любимую Мальту и водрузили над островом британский флаг. В ответ Павел I наложил эмбарго на все английские суда и товары в России, заключил против Англии оборонительные союзы со Швецией и Данией. В русской армии началась подготовка к Индийскому походу, чтобы отнять у Британской империи ее крупнейшую колонию.

Англичане не остались в долгу и принялись тайно подготовлять свержения Павла I с престола. Их замыслу способствовал и сам российский император. После того, как 1 ноября 1800 года он простил всех изгнанных из армии офицеров и повелел им явиться в Петербург для продолжения военной службы, столица постепенно стала наполняться озлобленными на нынешнее царствование опальными дворянами.

Занимавшие высшие государственные должности вельможи, в особенности обласканный и выдвинутый императором граф Пален, искусно распускали слухи, что государь сошел с ума, собирается заточить жену и детей в крепость, а престол завещать племяннику принцу Евгению Виртембергскому.

Павел I не понимал традиций русского самодержавия и считал, что «пусть лучше меня ненавидят за правое дело, чем любят за неправое». Он не создал своей партии, прощал заведомых врагов, не скрывал от приближенных своих мыслей и намерений. Его гибель была предопределена. Он не желал царствовать спокойно, с оглядкой на главного охранителя самодержавия — столпившейся вокруг трона знати, как умели его предшественницы — Екатерина I, Анна Ивановна. Елизавета Петровна, Екатерина II.

Наступил XIX век, лето от Рождества Христова 1801-е и от Сотворения мира 7309-е. Император переехал жить в нововыстроенный Михайловский замок, который считал неприступным для заговорщиков. Но не глубокие рвы, толстые стены и крепкие запоры спасают венценосцев от кинжала цареубийц, а тайные доносители и преданное окружение.

Весна в Петербурге по древнему счислению началась 9 марта, когда солнце вступило в знак Овена, и день стал равен ночи. В ночь с 10 на 11 марта императору снилось, что на него натягивают с неимоверным усилием узкий парчовый кафтан, и он проснулся от воображаемой боли. В этот день пропала его верная собака, никогда раньше не отлучавшаяся от хозяина. Несмотря на нехорошее предчувствие, за вечерним столом Павел I был весел. («Когда веселость на меня найдет, — признавался император, — всегда вперед будут печаль».) После ужина, посмотрев на себя в зеркало, государь вдруг обмолвился придворным: «Я вижу себя в нем с шеей на сторону». Это случилось за полтора часа до цареубийства.

Петр Алексеевич фон дер Пален родился в Курляндии. Во время переворота 1762 года он был капралом конной гвардии, принявшей участие в свержении Петpa III. Участвовал в шведской войне 1788 года, за которую был награжден чином генерал-майора, Георгием III степени и Анненской лентой.

В 1796 году Петр Алексеевич был назначен курляндским генерал-губернатором, но вскоре за почести, оказанные в Риге высланному Павлом из Петербурга Платону Зубову, уволен в отставку.

В 1798 году из отставки произведен в генералы от кавалерии, назначен вторым петербургским генерал-губернатором, заменив сверх меры ретивого Николая Архарова.

Увлекающийся Павел обрушил на Палена поток милостей и доверия: пожаловал орденом святого Андрея Первозванного, возвел в графское достоинство, назначил на должности первоприсутствующего в коллегии иностранных дел и главного директора почт, одаривал землями и мужиками.

Граф Пален осторожно шутил при дворе, никогда никого не порицал и не защищал, в делах был энергичен, всем казался неопасным служакой и неуклонно двигался к новым чинам и высшей власти.

У Петра Алексеевича совсем не было врагов! Власть его была почти столь же безгранична, как императора, его звали Ливонским визирем. Но Павел, заняв трон, нажил себе огромное число врагов среди высшего дворянства. Пален же числился в друзьях и у Павла, и у Кутайсова, и у цесаревича Александра Павловича, и у императрицы Марии Федоровны.

Многих располагало к нему открытое добродушное лицо, честность, благотворительность. Граф был ровно дружелюбен со всеми придворными, превосходно скрывая от них свои мысли и чувства, всегда оставаясь непроницаемым для чужого взора. Если же Петру Алексеевичу пеняли на строгость и подчас идиотизм его приказов, он грустно вздыхал и разводил руками: не моя, мол, воля. Он прикидывался простачком, которым все вертят, как хотят, хотя чаще было наоборот.

Граф не забыл и не простил Павлу ничего: ни своей унизительной отставки, ни императорского превосходства, ни пренебрежения дворянским сословием в угоду подлому люду. Петр Алексеевич жаждал полноты власти, он хотел стоять над троном, как советник, превосходящий умом государя. А ему отвели место полицмейстера, которым по настроению помыкает безумный монарх. И Пален с умыслом приводил в исполнение с превеликой точностью все жестокие и необдуманные распоряжения Павла, отданные в минуты гнева.

Другой заботой Петра Алексеевича было распускать слухи, что Павел собирается жениться на княгине Гагариной, что старших сыновей он решил заточить в темницу, а Марию Федоровну постричь в монастырь, что наследником он уже тайком назначил не то младенца Михаила, не то племянника Евгения Вюртембергского, что Семеновский полк, за любовь к великому князю Александру Павловичу, скоро будет разослан по сибирским гарнизонам. И самое замечательное: Пален никогда не пускал пустой слух, а выбирал лишь тот, к которому доверчивые и боязливые за себя придворные могли подтянуть несколько достоверных улик. Услышав от графа новость, они на следующий день убеждались, что император посетил княгиню Гагарину, грубо разговаривал с женою и старшими сыновьями и ласкал племянника, обругал на вахт-параде Семеновский полк.

Наконец, выждав, как поступал и Кутайсов, подходящую минуту, Пален завел с императором разговор о давно задуманном:

— Вашему величеству угодно было наказать исключением из армии весьма значительное количество офицеров. Среди них много и таких, что исправились и хотели бы доказать вам свою преданность, если бы им выпало счастье вернуться в армию.

— Ты прав, я был жесток со многими. Так говоришь, они просятся вновь на службу? — Павлу было приятно услышать, что опальные военные не сердятся на него. — Что ж, я их всех прощаю и разрешаю тотчас принять в армию.

Первого ноября 1800 года, по наущению Палена, Павел издал манифест, которым разрешил всем уволенным и исключенным вновь вступить на службу, но при условии лично явиться в Петербург.