Признавайся, что за друзья у тебя завелись?

— Лысый мужчина около шестидесяти лет, плотный, — сказала Адель Пирош, и Ржанков невольно подумал, что в школе этот наблюдательный лейтенант была ябедой.

— Весьма подозрительный, — продолжала Адель. — Еще он интересовалсй данными на подполковника полиции в отставке Сильвестра Фельда. Но я не дала.

— Почему? — живо спросил Лейла, чувствуя, как возвращается утраченный было азарт, интерес к делу, которое оборачивалось все новыми гранями.

— У этого Фельда три точки в личном деле, — наклонилась Адель к уху Конрада, обдав запахом терпких духов, — запрещено.

В узком коридорчике Конрад объемистым чревом припер майора Вициана к стене:

— Ну, господин майор, признавайтесь честно, кто это интересовался подполковником Фельдом?

— Сам подполковник в отставке Фельд, — опустил глаза майор Вициан.

…Свет луны пятнал брусчатку глухого переулка, тускло посверкивая в спицах велосипеда Сильвестра. Еще один поворот, и он дома. Позади трудный день, и Мария-Луиза не будет возражать, если Вести выбьет пробку из старого бочонка вина. Осталось всего три раза нажать на педали, и…

С размаха налетев на какое-то невидимое препятствие, Сильвестр Фельд вылетел из седла и на несколько мгновений потерял сознание. Когда он открыл глаза, рядом никого не было, а переднее колесо велосипеда еще вращалось. Портфель пропал. На брусчатой мостовой лежал обрывок тонкой стальной цепочки.

36. Ужин при свечах

Беседку в саду Петер украсил гирляндой электрических лампочек. Разноцветные, они горели в темноте, привлекая ночных бабочек. Мотыльки летали и порхали, кружась вокруг легкой стайкой. Не может, не должно такого быть, чтобы на огонек не поспешила и самая желанная женщина на свете.

Поглядывая в сторону дома, Петер застлал садовый стол белоснежной рождественской скатертью. Вскоре на ней появились, разложенные по тарелочкам парадного сервиза, дары отдела «Деликат» столичного гастрономического магазина. Прожилки плесени выдержанного сыра «Камамбер» перекликались с нежной зеленью плодов киви. Венгерская салями соседствовала с крестьянским царским салом. Желтые ломтики консервированного ананаса, серые спинки шелковистой исландской сельди, черные испанские маслины и — украшение стола — русская икра.

Напоследок Петер вытащил из объемистой сумки и освободил от папиросной бумаги фляжку водки «Перестройка», а для Габи — «Чинзано».

— По какому случаю праздник? — услышал Петер наконец зловеще-спокойный голос за спиной и обернулся. Жена в шортах и выгоревшей майке была настроена воинственно. — Счета за телефон не оплачены с прошлого месяца, кредит за дом просрочен, а ты лопаешь черную икру!

Габриэлла задохнулась от негодования, и Петер воспользовался паузой:

— Да, икру, потому что именно русским мы обязаны сегодняшним пиром. За последние репортажи об аэродроме я получил гонорар по разряду «С» — сенсация.

— Зато сколько месяцев ты не получал их вовсе, проклятый пьяница!

В черных глазах Габриэллы плясали злые дьяволята и отражались разноцветные огоньки. Петер поцеловал жену в раскрытые губы:

— Не сердись, Габи. Теперь все будет по-другому.

— Сколько раз ты уже давал мне слово!

— Теперь это слово дает тебе шеф-репортер ведущей национальной газеты, — произнес Петер торжественно и рассказал Габи о совещании у главного редактора. — Может быть, сегодня мы последний раз посидим в нашем саду. В столице жизнь совсем другая. Так что прошу к столу, госпожа Дембински, холодный ужин подан!

— За такой стол в майке не садятся, — сказала Габи все еще недоверчиво. — Пойду переоденусь. Но если ты меня обманул…

— …умереть мне на этом самом месте! — поклялся Петер. — А я пока зажгу свечи.

Свечи потрескивали, разгораясь в бронзовом старинном канделябре, подаренном Артуром Миллером на новоселье. По-хорошему надо бы пригласить соседа, но в его окнах не видно света, да и это несчастье с Евой… Петер опустился в плетеное садовое кресло и подумал, что судьбы людей пишутся не только их рукой.

Сквозь листья вьюнка, оплетавшего беседку, Петер смотрел на темные окна соседского дома и мысленно представлял Еву такой, как подсмотрел вчера утром, — обнаженной, приласканной солнцем. Теперь лишь лунный свет отражался в стеклах, и внезапно нехорошим, могильным холодком дохнуло на шеф-репортера: что можем знать мы о завтрашнем дне, если на час вперед загадывать рискованно. Разве знала Ева, что ждет ее на полигоне?

Закурив сигарету, Петер вернулся к мысли о предопределенности судьбы при рождении. Ева появилась на свет в ночь под Рождество, чуть ли не в кабине советского вертолета, который сквозь невиданную в здешних краях пургу доставил ее беспутную мамашу в родильное отделение госпиталя Группы войск. Восемнадцать лет спустя крестницу русских летчиков настигает пущенная с вертолета ракета. Бог дал, бог взял? Но русские отнюдь не боги, хотя их волей, до недавнего времени железной, многое вершилось в стране Петера.

Петер не удержался на вершинах философского олимпа и с некоторым злорадством подумал об Артуре Миллере. Тот всегда горой стоял за дружбу с Россией, искал и находил ее свидетельства в преданиях седой старины и средневековых хрониках. Что стоят все эти изыски в сравнении с осколками, пусть по касательной, но зацепившими нежную девичью плоть? Правда, для Артура эта плоть и кровь не родная. Миллер удочерил Еву, взяв из приюта при госпитале Святой Марии-Магдалины. И снова почудилось Петеру знамение судьбы: под тот же кров и вернулась Ева спустя восемнадцать лет.

Сопоставления показались Петеру интересными. Чтобы не забыть, наговорил мысли на диктофон. Сейчас в моде прорицатели, и, закончив работу над новой темой, он еще вернется к Еве Миллер.

Новая тема… По дороге из столицы в вагоне первого класса — шеф-репортеру «Завтрашнего дня» не пристал второй — Петер несколько раз прослушал записанный на пленку голос Сильвестра Фельда. В памяти застряли слова отставного полицейского: «Кто платит, тот и заказывает музыку… Правило кабака… Сильвестра Фельда никто не мог подкупить… Бросили наживку, и ты заглотнул ее вместе с леской…»

Нет, никак не совмещались прямые и резкие слова Фельда с мысленно уже определенной ему Петером ролью кошмарного резидента цепочки бывших агентов спецслужб. Другой человек, о котором по пьяной лавочке сболтнул Дон Фишер, куда лучше подходил в качестве шефа подпольной сети. Дембински ничего не знал о нем, кроме имени — Лоран или Лоранд (у пьяного Дона заплетался язык), да несколько выражений: «Вся горечь на дне бокала», «Слабая рука бьет сильнее». Соответствующая запись тоже была на диктофоне. Что ни говори, занятные птицы залетают в Охотничью Деревню в сезон летних отпусков!

Петер отложил диктофон. Работа подождет. Ночь, подобная этой, бывает раз в году. Ночь с лунным светом и стрекотом цикад. В такую ночь, по преданию, из леса на пустошь «Танцплощадка ведьм» выходит некто в зеленом кафтане с кремневым ружьем за плечами и фарфоровой трубкой в зубах. И когда из отрогов гор и заброшенных