«прядильные и ткацкие фабрики заняли собою почти все свободные руки, и народонаселение здешнее почти все обратилось в фабричных рабочих, так что мелкие ручные производства здесь представляются не более, как последними остатками некогда сильной кустарной промышленности. Конечно, обладание землей еще сохранило крестьянину этого края некоторые черты земледельца, в особенности в тех местностях, где земля плодородна, но его подчинение капиталу едва ли слабее, чем и всякого бездомного фабричного рабочего. Многие чистые кустарники, при всей своей кажущейся самостоятельности в производстве, вполне зависят от перекупщиков, которые в сущности являются фабрикантами-заказчиками, только без фирм»[98].

В Шуйском бумаготкацком округе еще в конце шестидесятых и начале семидесятых годов, «с открытием новых механических ткацких заведений, сельское население очень быстро начало стягиваться на большие фабрики и переходить в чисто фабричный класс рабочих. Таким образом, сельский труд ткачей окончательно утрачивает и ту последнюю тень самостоятельности, какою он пользовался при работе в «светелке», этих низких, смрадных сараях, уставленных станами и битком набитых рабочими обоего пола и возраста»[99].

Ошибочно было бы думать, что указанные факты имеют место лишь в Московской и Владимирской губерниях. В Ярославской губернии мы видим совершенно то же самое. Еще Н.Ф. Штукенберг в своем «Описании Ярославской губернии»[100] говорил о ткачах села Великого, которых он насчитывал 10.000 человек, как о самостоятельных производителях. Он писал этот очерк на основании данных М. В. Дел, относившихся к сороковым годам. В то время и «до 1850 года полотняное производство в селе Великом носило чисто крестьянский, кустарный характер. Каждая крестьянская изба была полотняного фабрикою. В 1850 году крестьянин этого села Лакалов устроил ткацкие станки и стал скупать в Тульской губернии пряжу, часть которой отдавал для тканья крестьянам. Примеру Лакалова последовали многие другие, и таким образом стали образовываться полотняные фабрики. На великосельских фабриках ежегодно раздавалось крестьянам, не только своим, но и костромским и владимирским, пряжи до 30.000 пуд. В одном селе Великом выделывалось крестьянами в 1867 году до 100.000 кусков… За несколько лет назад в селе Великом полотняным производством занимались только женщины, но теперь, с введением самолетов (усовершенствованных ткацких станков), ткачество сделалось почти исключительно принадлежностью мужчин и мальчиков, начиная с 10 лет»[101]. Эта последняя перемена означает, что ткачеству отведена уже более важная роль при распределении занятий между членами крестьянской семьи. И действительно. Льнопрядение и тканье полотен составляют теперь «главный промысел крестьян в местности, окружающей село Великое». Какую роль играет фабрика в кустарном ткачестве крестьян, видно из того обстоятельства, что «с развитием в этой местности льнопрядильных и льнотрепальных фабрик, равно как и заводов для беления полотен химическим способом, льняная промышленность развивается там с каждым годом»[102].

В Костромской губернии льнопрядение и ткачество доставляли и доставляют «заработки крестьянам обоего пола в особенности в селениях Кинешемского, Нерехтского, Костромского и Юрьевецкого уездов». Но и здесь беда в том, что «с развитием льнопрядильных фабрик выделка льняных изделий из домашней пряжи почти совсем упала в крае, так как крестьяне убедились в невозможности соперничать с фабричным приготовлением пряжи и стали тщательнее обделывать и продавать самый лен, не превращая его в домашнюю пряжу и свое полотно».

Не нужно забывать, что домашнее ткачество давало иногда занятие целой крестьянской семье в течение 9 месяцев, т. е. трех четвертей года. Куда же понесет свой труд эта семья теперь, когда «со введением самоткацких машин и механического прядения ручное ткачество и ручная аппретура изделий уменьшились более, чем на половину»? Понятно – куда. «Крестьяне предпочитают работу на ближайших фабриках домашнему производству ткацких изделий»[103].

Некоторые отрасли кустарного производства Калужской губернии, по-видимому, составляют исключение из общего, указываемого нами, правила. Там крестьянские ткацкие побивают большие купеческие фабрики. Так, например, ленточное и тесемочное производства «возникли в Малоярославском уезде с учреждением в 1804 году бумажно-тесемочной фабрики к. Малютина, производство которой с 20.000 руб. достигло в 1820 году до 140.000 руб., по случаю устройства мельничных станков Роше, на которых 1 работник может зараз ткать 50 лент или тесемок. Но когда такие же станки стали вводиться и в окрестных крестьянских ткацких, то производство Малютинской фабрики упало в 1860 году до 24.000 руб., и наконец эта фабрика совсем закрылась». Наши самобытники умозаключат отсюда, что русскому кустарю не страшна конкуренция капиталиста. Но такое умозаключение будет столь же легкомысленным, как и все прочие их попытки установления тех или других экономических «законов». Во-первых, если бы над Малютинской фабрикой и действительно восторжествовал самостоятельный кустарь, то нужно было бы еще доказать, что торжество это может быть продолжительным. История ткацкого промысла той же губернии дает сильный повод к сомнению. Открытая в 1830 году первая бумаготкацкая фабрика в имении П.М. Губина также не могла выдержать конкуренции деревенских производителей, и кустарный промысел процветал до 1858 года. Но «с этого времени стали вводиться механические самоткацкие фабрики с паровыми двигателями, которые начали вытеснять ручной ткацкий труд. Так, в Медынском уезде работало прежде до 15.000 ручных станков, в настоящее же время работает только 3.000»[104]. Кто поручится нам, что и в области тесемочного и ленточного производства новые улучшения техники не перетянут чашки весов на сторону крупных капиталистов? Ведь прогресс промышленности неизменно сопровождается относительным возрастанием постоянной части капитала, в высшей степени гибельным для мелких производителей. Кроме того, большой ошибкой было бы думать, что в приведенных нами случаях борьба шла между самостоятельными производителями, с одной стороны, и капиталистами – с другой. Гусинскую фабрику подорвали не самостоятельные производители, а «небольшие ткацкие заведения в крестьянских избах», тотчас понизившие задельную фабричную плату». Борьба шла между крупным и маленьким капиталом, при чем этот последний восторжествовал путем увеличения эксплуатации трудящихся. То же самое было и в тесемочно-ленточном производстве. Станки Роше приобретались «мастерками», а не самостоятельными кустарями. Ткач, ленточник и тесемочник все более и более утрачивают всякую тень самостоятельности, так что им приходится выбирать лишь между местным фабрикантом и «мастерками», которые «берут основу у московских фабрикантов, ткут из нее материю на своей домашней фабрике за поаршинную плату, или раздают для этого другим крестьянам, и затем отправляют готовую работу к фабриканту». Многие из этих мастерков ведут довольно крупное, по-своему, дело и превращаются в настоящих «фабрикантов». В Малоярославском уезде 2 бумаготкацкие «кустарные фабрики» занимают до 40 рабочих; 5 бумаготесемочных крестьянских фабрик в Овчиникской и Неделинской волостях имеют 145 станков при 163 рабочих; бумаголенточная фабрика в Овчининской волости – 7 станков и 8 рабочих и т. д.[105]. В Московской губернии в «кустарном» парчовом производстве существуют «крестьянские парчовые фабрики с оборотом на сотни тысяч рублей»[106].

«О чем поют эти цифры» и факты? Г-на Пругавина они убедили в том, что «кустарное