— Знал, как же, парон Михаил.

— Знал и опоздал?

— Да, учитель. Курица собиралась снести яйцо, и я остался подобрать его.

— Что за чушь! Разве в вашем доме больше некому подобрать яйца? Что ты выдумываешь?

— Не выдумываю, парон Михаил. В доме есть кому за курами смотреть, но вот яйца, как на грех, все старые, с зародышем. Не мог же я принести вам из яиц с зародышем. Вот и ждал, когда курица снесет свежее.

Парон Михаил вдруг раскашлялся до слез. Куда-то исчезла линейка. Вытирая глаза от слез, он сказал:

— Иди, садись на место, мальчик. Не буду тебя наказывать, раз ты из-за этого опоздал. Не мог же ты принести своему учителю насиженное яйцо с зародышем, болтуна. Клади сюда яйцо и иди садись.

Мальчик, опорожнив карманы, пошел на свое место, а учитель, вовсе смягчившись, долго смотрел ему вслед.

Остается только сказать, кто был тот хитрец, который так ловко обвел парона Михаила вокруг пальца. И не догадаетесь. Да Сурик же, наш пискун Сурик, сатана ему в ребро. Нашел над кем поупражняться в ловкости и предприимчивости. А все-таки каков, а, этот пискун. Ему и уже сейчас палец в рот не клади. У него, видать, прорезались все зубы.

Я уже говорил, какая была наша школа. Она даже отдаленно не напоминала школу. Ничего решительно не было в ней от школы. Ни парт, ни глобусов, ни обыкновенной доски с мелом. Все это могло разоблачить нас. В то время в армянских селах запрещалось иметь школу, обучать детей на родном языке. Такой был каприз белого царя.

И мы, как могли, хранили эту тайну, скрывая нашу школу от постороннего глаза. И, увы, не всегда удавалось нам это делать.

Шел урок.

В окно был виден дозорный. Взобравшись на забор, он всматривался в даль. Службу дозорного мы несли по очереди. Сегодня в дозоре был Сурен. Все шло своим порядком. Посреди комнаты, где мы занимались, зияла большая яма, рядом охапка сена — на случай, если стражники неожиданно налетят. В карманах у нас — бабки. Все репетировано заранее. И каждый из нас, учеников, знает свою роль в предстоящей инсценировке. Учителя прячем в яму, забрасывая его сеном. А мы режемся в бабки, поднимая невероятный шум по случаю неправильно обыгранной бабки. Все по той же инсценировке. Других признаков, изобличавших школу, в классе не было.

Вдруг, посреди урока, совсем близко послышалось похрапывание коней. Наш хвастунишка-недотепа, наверное, зазевался, стражников вовремя не заметил, и они застали нас врасплох.

Не успели мы убрать книги, как в дверях показались три стражника. Увидев среди нас парона Михаила, который не успел скрыться, они просияли от радости и со словами: «Ага, попался, милый!» — направились к нему. Один из стражников вывернул учителю руки за спину, другой стал скручивать их веревкой.

Связанного учителя толкнули вперед. Не удержавшись без палки, он упал и ткнулся лицом в земляной пол.

Класс загудел. Все бросились к учителю.

Тем временем появился дозорный в сопровождении нескольких взрослых. Не прошло и пяти минут, как класс наполнился хмурыми людьми с дубинами и вилами в руках. Среди них был и мой отец. Мощная его фигура возвышалась над всеми.

Взрослые нгерцы оттеснили стражников, подняли учителя и развязали ему руки. Он стоял — старый, седой, изборожденный глубокими морщинами. Я впервые видел его таким. Костлявый и высокий, он как-то весь вытянулся, распрямились его сутулые плечи, всегда спокойные глаза горели холодным блеском.

— Вон из класса, милостивые государи! — загремел он, пальцем указывая стражникам на дверь.

Стражники, озираясь на дубины, выскочили из класса и исчезли так же быстро, как и появились.

— Ума не приложу, чего хотят эти стражники, почему не дают детям спокойно учиться! — сказала мать за вечерним чаем.

Дед и отец промолчали, а бабушка изрекла:

— Не нам с тобой судить о царских приказах.

Она строго посмотрела на мать.

— А я знаю, почему царь запрещает нам учиться, — вырвалось у меня.

— Я тоже, — ввернул Аво.

Дед и отец удивленно посмотрели на нас.

— Он не дает нам учиться, — одним духом выпалили мы, — потому что знает, что, набравшись ума-разума, мы мигом свернем ему шею, как паршивой курице.

Дед поперхнулся чаем, а отец, подойдя к нам, спросил:

— А нуте-ка, сознавайтесь, кто это вас научил так уму-разуму?

— Дядя Мешади, — признались мы. — Мы слышали, как он говорил вам об этом.

— Ну что ж, пожалуй, и лучше, что правду знаете…

Отец умолк, обняв наши разгоряченные головы. Молчали и мы, охваченные светлым чувством гордости. Никогда еще отец не говорил с нами так доверительно и серьезно.

VI

С Азизом мы теперь не так часто встречаемся. Буренки уже нет, пасти нам некого, да и школа — особенно не разгуляешься. Азиз не учится. Не до учебы ему. Где же нам было встречаться? Но мы знаем, с Азизом все в порядке, в добром он здравии. Отец по-прежнему батрачит у Согомона-аги, а в свободное время плетет свои корзины. Только вот беда: говорят, у Новруза-ами дурной глаз. Посмотрит на ребенка — забьется тот в припадке; на корову — молока как не бывало. А по-моему, враки все это, придумка Согомона-аги и других толстосумов, которые почему-то недолюбливают Новруза-ами и Азиза. Сколько лет они живут у нас, но я что-то не помню, чтобы кто-нибудь от глаза Новруза-ами забился в припадке или чья-нибудь корова отдоилась.

Но это между прочим. Не о Новрузе-ами идет речь.

А вот и он, Азиз, легок на помине. Было это поздней осенью. Мы с Аво возвращались с гор, неся на спинах по пухлому мешку портулака и авелука. Мы шли с гор, а Азиз — в горы. Сейчас встретимся, перекинемся словом, давно не виделись. Но мы разминулись. Вроде Азиз не хотел нас видеть, прошел мимо другой тропинкой.

Мы с Аво недоуменно переглянулись.

— Задается, как какой-нибудь недобитый гимназист. С чего бы это он? А может, обидел кто?

Я косо посмотрел на брата, вспомнив о его атаманских проделках.

— Скажи, Аво, уж не твоих ли рук дело? Часом, не прихватил его, попутав в темноте с кем-нибудь? С чего бы он нос задрал?

Аво снял мешок с плеча, поставил его на попа перед собой. Дважды перекрестился.

— Что ты, Арсен? За кого ты меня принимаешь? Да я чтоб спутал Азиза с каким-нибудь недобитым? Не сойти мне с места.

Я тоже снял с плеча сыроватый тяжелый мешок.

Было пустое, безоблачное небо. Вокруг нас золотом сверкали одуванчики. Небо, как всегда перед зимою, снова вскинулось высоко.

— Эй, Азиз? Ты куда? Уж