— Но у меня он-то хоть больше? — толкнул ее в плечо Жека.

— Главное — не размер… — Настя уклонилась от шутливой Жекиной попытки дать ей в лоб и снова прижалась к его плечу. — В общем, когда мы прилетели в Амстер, я была влюблена в Лукаса как кошка. А тут еще каналы, легалайз… Знакомые Лукаса сдали нам маленькую квартирку в ДеПайп. Такой райончик для своих. Туристы с фотоаппаратами и альбомами Ван Гога там оказываются, только если пошли не в ту сторону из Рейсхмузея. Днем орут местные и азиаты на рынке, вечером — полно проституток. Не тех, которые в Ред Лайт Дистрикт берут по полсотни евро со шведов или англичан за секс без смены позиции и прикосновений. В Пайпе девочки обслуживают балканцев и мусульман, а сутенеры ходят с опасными бритвами. Дом, хоть более или менее новый, но с крутой лестницей, мы — на третьем этаже, этажом ниже жила бабуля, которая все время пила «хейнекен», пекла пироги с корицей и постоянно курила вонючие сигареты — как какой-нибудь персонаж «Mad Men». Из окон — виды на старые ржавые велосипеды, дохлых собак и использованные презервативы, дрейфующие по каналу. И мертвые псы — еще не самое страшное, знаешь… Вечерами, когда оставались дома, мы выходили на улицу, садились на ступенях лестницы и пили пиво, разглядывая граффити на соседней стене — Филип Дик, из головы которого вылетают блочные многоэтажки. Лукас говорил, что для нас с ним это граффити — вроде картины в гостиной. Из соседнего дома ребята временами выносили проигрыватель и колонки и играли на виниле для себя — абстракт хип-хоп и чилаут. Как у нас — на гитаре на скамейке у подъезда. В квартале от дома — продуктовый супермаркет «Альберт Хейн» с кассиршами в хиджабах, где — веришь? — продавали вареную картошку. Принес домой, шварк — ее на сковородку, через десять минут ужинаешь. Ну, ты говорил, что был в Амстере.

— Останавливался в отеле возле Лендсплейн. На Марниксстраат.

— Слушай, здорово, — Настя повернулась к Жеке. — Прямо, мы с тобой одной крови.

Жека не видел в темноте ее лица, но глаза девушки сверкали в свете реклам спиртного над стойкой бара.

— Точно, Ка, — сказал он. — И с одним содержанием алкоголя в крови.

Настя приблизила к нему лицо. Они поцеловались — шумно, кусая губы, запустив руки в волосы другого. Когда оторвались друг от дружки, Жека спросил:

— Тебе взять еще?

— Давай.

От стойки бара, пока бармен наливал, Жека поглядел на девушку. Она сидела на диване, смотря прямо перед собой и сведя вместе колени и разведя икры — похожая на сломанную куклу. Жека вернулся, они молча выпили, и Настя продолжила:

— Работали по очень простой схеме. Рано утром, когда еще никто не уехал на службу, проводили рекогносцировку. На дело шли ночью. Лукас пневматическим болторезом срезал замки с велосипедов, я отгоняла их за пару кварталов, где нас поджидал строительный фургончик с одним арабом за рулем. Набивали в фургон полтора — два десятка велов, араб увозил их, мы шли спать или танцевать в найт клаб. Велики везли на «точки» в другие города, в Утрехт и в Роттердам, где их выставляли в витрины и продавали со скидкой. В Роттердаме их еще иностранные моряки охотно брали. Не сказать, что мы так уж много зарабатывали, но нам хватало. Ты же цены там помнишь? «Хейнекен» — меньше евро, «шутерс» в «Лидсе» — так, вообще, сорок центов. Сигареты не курили, еда недорогая, если брать фирменные «альбертхейновские» товары и на рынке, «расту» употребляли нечасто, музыку тащили из сети, трахались без контрацептивов, я додрачивала Лукасу рукой, ну и по всякому…

«Что там было про жертвы во имя отношений?» — подумал Жека и сказал:

— Кажется, стиль у тебя не поменялся.

— Извини, — посмотрела на него Настя. — Я так подробно, чтобы ты понимал… В один момент деньги все-таки понадобились, на аборт. Я, в принципе, не против детей, но момент был явно неподходящий. В бесплатном Красном Кресте меня не брали из-за просроченной визы. Лукас сказал, что с его пособием какие-то траблы и нужно лететь в Копенгаген. Я проводила его только до Централ Стейшн. В Схипхол и обратно электричка стоила семь шестьдесят — сумма, пробивающая реальную брешь в бюджете. Лукас поехал «зайцем». Он помахал мне из вагона рукой, сказав, что вернется через неделю. Во всяком случае, номер электронного билета из Копена у него был… И все, ангел улетел и больше я его не видела. Абонент вне зоны действия сети. На вторую неделю настал срок платить за квартиру. Не хотела, но пришлось звонить отцу, как-то объяснять ситуацию и просить, чтобы он прислал денег. Ответил, что подумает и три дня не перезванивал. Я опять ему позвонила, а он не брал трубку. Тогда решила, что обойдусь без посторонней помощи. В Йордане, в районе засыпанных каналов, мы с Лукасом как-то заприметили мажорный байк, но до поры, до времени обходили его стороной. Красного цвета «BMW Carbon Racer», «феррари» из мира велосипедов, на ebay за такой, но порядком подержанный, просили две тысячи. Договорилась с Али, арабом, который работал с Лукасом, что он возьмет его за четыреста сразу плюс сто евро после продажи. Пришла ночью, перекусила болторезом противоугонный тросик. И тут вышел хозяин — лет так двадцати пяти, в костюме велосипедиста, с «котелком». Собрался на ночные покатушки — а тут я. Врезал он мне этим шлемом так, что я думала, что у меня расколется голова. Со второго удара молча упала на землю, а он стал меня избивать — методично и жестко. Видимо, я задела какие-то струны в его ранимой протестантской душе. Чувствую, сознание теряю, — Жека ощутил, как девушка дрожит от своих воспоминаний, и обнял ее крепче. — Испугалась, стала звать на помощь. Голландец вроде как поуспокоился, дал мне ногой в живот и столкнул в Принсенграхт. В детстве, помню, каждое лето по паре недель проводила у родственников мамы на даче под Зелеком. Дюны, сосны, из залива часами не вылазила, но плавать при этом не умела. Боялась. Научилась плавать тогда — в Принсенграхт. Руки-ноги не шевелятся, наглоталась воды, на набережную не выбраться. Все, думаю, пишите письма. Но кое-как догребла до дома на воде в метрах ста от меня, схватилась рукой за борт — зацепилась за какое-то железо, порезала руку чуть не до кости. Вылезла на баржу, пороняла кадки с цветами, на шум выскочили хозяева и вызвали полицию. По дороге в больницу я сказала копам, что меня избили какие-то негры. В больнице случился выкидыш. Врач сказал, что детей иметь я больше не смогу. Когда поправилась, власти депортировали меня в Россию. Бай-бай, Амстердам. Отец позвонил, когда я валялась в больничке. Видимо, испугался за меня или о чем-то надумал бессонными ночами… Встретил в аэропорту, поселил в этой студии на Крестовском, устроил к себе на работу, доросла у него до главного бухгалтера. Сначала веревки из него вила — он мне что-то возражает, а я так невзначай ладонь со шрамом ему под нос суну, он побледнеет и лапки кверху. Наверное, представлял, как я в грязной воде среди пластиковых бутылок барахтаюсь. Потом надоело, решила, что не стоит он такой злости. Просто старалась поменьше общаться, только по работе. А он время от времени делает попытки примирения — как сегодня с этими деньгами. Неудачные… Знаешь, Жека, замерзла я вдребезги. Пошли на танцпол…

Они встали с дивана и по крутым, в стиле Амстердама, ступенькам спустились на первый этаж. Ди-джей как раз завел «Fire» «Kasabian».