— Ну, куда уже побежал? — спросила за спиной Ольга. — Не хочешь говорить — не надо… Сейчас завтракать будем.

Она тоже встала. Не стесняясь своей наготы, прошла по залитой светом комнате, взяла с кресла халат. Накинула его, взглянула к Марку, спросила:

— Что будешь? Овсянку, яичницу? Можно вчерашнюю картошку разжарить.

Марк прислушался к своим ощущениям, но решил не нарываться на новые вопросы:

— Давай овсянку.

Ольга кивнула и вышла. Марк задернул одеялом простыню с пятнами засохшей спермы, огляделся. Высокие потолки с лепниной вокруг люстры, большие окна с деревянными рамами, бельгийский ковер с геометрическим рисунком на полу, шкаф с книгами, половина из которых по медицине, другая половина — русская классика и нон-фикшн, ноутбук на краю журнального столика. Тут же — свидетельства того, что за столиком едят — солонка, салфетки, финская керамическая подставка под горячее. Одежный шкаф с большим зеркалом на месте одной из створок развернут к двери и как бы отделяет жилую зону от импровизированной прихожей. Обставленное с максимальным уютом личное пространство жителя коммунальной квартиры. На прикроватной тумбочке — выбивающаяся из общей обстановки недопитая бутылка крымского «пино нуар», купленного им в винном магазине недалеко от дома.

Вечером, когда он приехал — нет, не приехал, а заявился сюда — оказалось, что бабушка ушла в театр — в любимый ею БДТ Товстоногова, на Басилашвили и Фрейндлих. Но Ольга, которой он позвонил с Искровского, ждала его. На ней был легкий макияж и серебряные висюлистые серьги, дома такие не носят. Они пили принесенное Марком вино, говорили о том, о сем (больше говорила Ольга, а он слушал или делал вид, что слушал) и через час после его прихода оказались в постели. Там она была податливая и развязная от вина, а он — настойчивым и стойким от кокаина. Спустя еще час они уснули, и Марк не услышал, как Евдокия Дементевна пришла из театра.

Ольгу он знал давно, еще с советских времен, когда он регулярно приезжал к бабушке в гости, чаще всего на выходных или сбежав с продленки, а Ольга — тогда плакса и ябеда — жила с родителями в той же квартире. Сталкивались они, обычно, в коридоре и на кухне, воевали как кошка с собакой («Зачем ты приехал? — А я не к тебе, а к бабушке приехал, поняла? — Ну и иди отсюда к бабушке!»). Став постарше, они вроде даже как подружились, хотя виделись совсем редко и их интересы по жизни не совпадали. С разницей в год закончили школу, Ольга поступила в Первый Мед, он — в Школу милиции. Однажды, встретив ее с подружками на Льва Толстого, Марк подумал, что девушка, бывшая в детстве гадким утенком, расцвела. Они пошли в кафе, после которого он проводил Ольгу домой. С месяц они встречались, но не сложилось. Ольга окончила Первый Мед, вышла замуж и переехала к мужу, быстро — через полгода — развелась и возвратилась в квартиру на Старо-Петергофском. Ее родители вышли на пенсию и уехали в деревню, оставив комнату дочери. Марк, который к тому времени был женат, приезжая к Евдокии Дементьевне, если была возможность, заходил к Ольге. Та угощала его чаем-кофе, расспрашивала про семейную жизнь и интересовалась, когда они с женой заведут ребенка. На один из бабушкиных юбилеев он пришел с Верой. Увидев, как за столом ее супруг общается с приятной соседкой, Вера устроила сцену. Марк удивился — Вера не была ревнивой, да и повода не было. Он так и объяснил жене, уведя ее на кухню, но Вера не стала слушать. Обиженная, она уехала домой, а немного обескураженный Марк остался. Когда большинство гостей разошлось, а Евдокия Дементьевна с парой подруг, таких же как и она театралок и любительниц советских киномюзиклов, решили опробовать подаренное караоке, Марк и Ольга как школьники стащили со стола бутылку «мартини» и ушли в ее комнату. Там все и произошло. Инициатором выступил Марк. Он подождал, пока Ольга поможет Евдокии Дементьевне убрать со стола, и, после пары вермута, выбрал момент, когда она для чего-то встала, и поцеловал ее. Она раскрыла губы, протолкнула ему в рот свой язык и, пока он, задрав ее юбку, сдвигал на бок ткань трусиков, расстегнула ему брюки. Держа ее за гладкие бедра, он поднял ее на руках, прижал к стене и вошел в нее. Потом они лежали на кровати. Марку было стыдно, и он хотел сразу уйти, но Ольга не отпустила его. Раздевшись, она оседлала его, положила его ладони на свои крепкие груди и, кончая, смотрела ему в глаза. Марк добирался домой на ночном такси, думая о том, что, по крайней мере, Вера теперь будет ревновать не зря. С тех пор Марк и Ольга встречались и спали от случая к случаю, пока сначала к Новопашину не вернулась болезнь, а затем он не познакомился с Алькой. Это было удивительно, но ей он никогда не изменял с Ольгой. Не хотелось. Почему — сам не мог понять. Любил он ее, что ли?

Марк вышел из комнаты и направился в ванную. Та была занята. Коммуналка без очереди в ванную или в туалет теряет свое гордое звание коммуналки. Он прошел на кухню, наполненную утренними запахами готовящейся еды и зубной пасты. Ольга стояла, опершись на подоконник, и смотрела, как Евдокия Дементьевна жарит блины.

— Привет, бабуль, — сказал Марк.

— О, Марка! — улыбнулась внуку старуха и посмотрела на него «взглядом милиционера, руководящего работника или незамужней женщины». — Доброе утро! Хотя выглядишь ты хреново, дружок! Как после пирушки…

— Бабуль… — протянул Марк, а Ольга со своего места сказала:

— Овсянка отменяется. Евдокия Дементьевна будет кормить нас блинами.

— Овсянку он и сам себе сможет сварить, — заметила бабушка.

— Нет, не сможет, — покачала головой Ольга.

Бабушка еще раз смерила Марка взглядом и согласилась:

— Да, права ты. Какая там овсянка… Смотри, совсем худым стал.

Из ванной вышла незнакомая девушка студенческого возраста, сказала всем «Здравствуйте» и мышкой шмыгнула в темный коридор.

— Кто это? — спросил Марк.

— Станислав Ильич очень плохо себя чувствует, Жека ему сиделок нанял, чтобы ухаживали, — объяснила Ольга.

— Совсем помирать собрался дед Стас, — вздохнула Евдокия Дементьевна.

Марк пошел в ванную, умылся и пальцем, на который выдавил пасту, почистил зубы. Вечерняя энергия сменилась апатией. Не хотелось ни спать, ни бодрствовать. Он посмотрел в зеркало. Лицо было не в фокусе. Бледное, заросшее, с взъерошенными волосами. Бабушка права. Да еще кокаиновое похмелье и ее блины — это из разряда смешать водку с пивом. Марк снова взглянул в зеркало, отметил, что зрачки расширенные. Видно не будет, подумал он.

— Бабуль, дай полотенце, я душ приму, — выглянул он на кухню.

Заперев за собой дверь и включив воду, вытащил из узкого кармана джинсов новую порцию порошка. Приход застал его под струями льющейся воды. Это было невыносимо приятно, когда горячий поток, казалось, омывал каждую клеточку его тела, заставлял вздрагивать мембранами и трепетать несуществующими жабрами.

Завтракали втроем, в комнате Евдокии Дементьевны. Солнечные зайчики играли на выцветших обоях и на черно-белых фотографиях в рамках, на которых молодые и красивые бабушка и ее друзья смеялись и смотрели в объектив на фоне послевоенных пейзажей Ленинграда. Пылинки плавали в воздухе, оседали на конвертах с пластинками, початой коричневой бутылке «Vana Tallinn» и портретах трех давно умерших брутальных несимпатичных мужчин — мужа Евдокии Дементьевны, Сталина и Чкалова. Портрет Вождя всегда занимал центральное место, какие бы истории про него не рассказывали в масс-медиа. Ели блины, заворачивая в них кусочки поджаренной ветчины, запивали это все итальянским кофе со сливками. Марк ел мало, много шутил и трепался. Сам себе он казался резвым дружелюбным дельфином, выскакивавшим из теплого океана, чтобы поиграть с людьми. Бабушка же была умницей, а Ольга — та просто секси. Оставив Евдокию Дементьевну, напевавшую себе под нос сукачевскую «Моя бабушка курит трубку…», на кухне с посудой, Марк увел Ольгу в ее комнату и занялся с ней любовью, пытаясь избавиться от наркоэрекции. Острые ощущения от проникновений между ее раскинутых ног, дерзкие прикосновения, частые смены позиций как в порнофильмах, эйфория от все-таки наступившего оргазма.