— Это ты не пропустил в лагерь «сааб»? Взбешенный предыдущим разговором с Астраханцевой, Горловой плохо понял из рассказа Булата Темирхановича подробности инцидента, но прозвучало там нечто такое, что к Володе относиться никак не могло.

— Я? Нет, я... отлучился на чуть... живот прихватило с обеда... Попросил Степаныча постоять... — Володя обрадовался возможности перевести стрелки.

«Ну точно, — подумал Горловой, — что-то там кавказец говорил про оскорбительную записку... никто у нас больше записками не общается».

Он молчал минуту или чуть больше, без каких-либс внешних проявлений. Но внутри буря продолжалась.

— Значит, так. Минут через десять запирай ворота и подходи к подсобке. — Горловой, отыскав наконец кого-то, на ком мог сорвать ярость за все сегодняшние неприятности, был мрачен и решителен. — Степаныча я увольняю, завтра и духа его здесь не будет. Хозяйство пока примешь ты.

Володя хотел поинтересоваться, не многовато ли у него в результате получится обязанностей. Посмотрел на лицо начальника — и передумал.

09 августа, 17:25, ДОЛ «Варяг»

Горловой, как и многие обитатели «Варяга», в эти дни не отдавал себе отчет в происходящем с ним.

Ему (как и другим) казалось, что он сам остается прежним, но что-то происходит с окружающими, окончательно распустившимися и всеми силами старающимися вывести начальника из себя. Он сдерживался как мог, подавляя законные и естественные желания.

Не запустил тяжеленным письменным прибором в голову гнусной шантажистке Астраханцевой. Не свернул челюсть «отлучившемуся на чуть» недоделку Володе — ясно ведь, что прохватило у того вовсе не живот (доносящийся изо рта двоюродного племянника густой запах мяты не полностью перекрывал алкогольный аромат...). Горловой не послал на три всенародно известные буквы жирного кабана Вершинина, которому никоим образом не подчинялся. Даже отпустил в город старого прохиндея Обушко, наверняка крутящего какие-то гешефты под предлогом болезни жены.

Начлаг чувствовал, как внутри него готова лопнуть невидимая струна, и каждое новое событие сегодняшнего идиотского дня, каждый новый разговор, еще больше поворачивают натягивающий струну колок.

Короче говоря, Горловой считал сам себя образцом спокойствия и терпения среди поголовно поехавших крышей подчиненных. Что отчасти соответствовало истине — выдержка у начальника лагеря имелась немалая.

Но не беспредельная.

Ему хотелось на ком-то или на чем-то разрядиться. Ослабить натянутую нить, но так, чтобы не внести очередную сумятицу в работу лагеря. И без того все идет наперекосяк...

09 августа, 17:28, площадка у столовой

К выложенной бетонными плитами площадке между столовой, Старым домом и административным корпусом Света пришла в поисках Астраханцевой — по слухам, ту вызвали к начальнику лагеря.

Заходить к Горловому не хотелось, и она решила подождать подругу здесь, на одной из подвешенных на цепях скамеек-качелей.

Разговор предстоял серьезный. Надо подобрать слова простые, но убедительные, чтобы Ленка не хохотнула низким смехом, не похлопала по плечу и не сказала сочувственно: «Это все жара и отсутствие мужчины! Рецепт простой: сейчас искупайся, а вечером приходи ко мне на посиделки — тут один мальчишечка из второго отряда созрел, пора урожай собирать...»

Но убедительных слов она придумать не успела. Подошла девочка, отделившись от тянувшихся с полдника подружек. Лет десяти-одиннадцати, пухленькая, в футболке с изображением главных персонажей фильма «Титаник».

Света ее знала, и знала хорошо... Но вспомнить имя не смогла.

"Пройдет, все сейчас пройдет, — подумала она, — главное — не подавать вида... Улыбнулась девочке приветливо, не сказав, однако, ни слова.

Та заговорила сама:

— Светлана Игоревна... я... вы тогда спешили... я хотела...

«Нина Виноградова! — обрадованно вспомнила Света. — Точно, что-то она хотела тогда сказать, но было не до нее».

— Что случилось, Ниночка?

— Понимаете, я... в конце тихого часа... в общем, я там случайно шла, у Старого дома, и... в общем, случайно заглянула в окно библиотеки... ну, нечаянно...

Девочка замялась еще больше, а Света подумала: «При Ниночкином росте в окно библиотеки случайно никак не заглянешь. Старый дом хоть и одноэтажный, но стоит на склоне, фундамент разной высоты — наиболее высокий как раз под той стеной, где окна библиотеки. Девочке наверняка пришлось использовать как ступеньку какой-нибудь выступ фундамента».

Но заострять внимание на этой несообразности Света не стала. Случайность так случайность.

— И что же ты там увидела? Библиотека тогда была закрыта.

Ниночка округлила глаза и сообщила громким драматическим шепотом:

— Там сидел ЧЕ-ЛО-ВЕК! — Потом добавила не столь театрально: — Мальчишка... — В тоне ее сквозило: ну что еще можно ждать от этих мальчишек?

Света спросила медленно, с запинкой, словно не желая услышать ответ:

— Ты... его знаешь?

— Не знаю! Имени не знаю... Но встречала... Он один такой во всем лагере — голова белая, как... как простыня накрахмаленная...

Света ничего не ответила. Вообще никак не отреагировала.

Нина постояла молча, глядя на закушенную губу и смотрящие в никуда глаза библиотекарши. Спросила нерешительно:

— Ну, я пойду?

Света наклонила голову, по-прежнему молча.

Из прострации ее вывело появление Астраханцевой, Та, наоборот, пришла возбужденная, переполненная злым азартом — тонкие губы то и дело расползались в кривоватую усмешку, глаза блестели.

Ленка тоже искала Свету — поделиться распиравшим ее радостно-мстительным удовлетворением. Выслушивать смутные подозрения — а тем более вдумываться в них — воспитатель Астраханцева Е. А. не была настроена.

09 августа, 17:37, подсобка Степаныча

Чубайс насторожился.

За дверью послышались шаги. Кто-то неуверенно ковырялся в замке, но это был не Степаныч. Рыжий охотник прижался к косяку, готовый мгновенно проскользнуть в образовавшуюся щель.

— Замок новый повесишь. — Голос начальника лагеря звучал почти спокойно, но пальцы подрагивали и пытались повернуть ключ не в ту сторону. — Сдается мне, что он тут прячет кое-что...

— Дайте я попробую, — сказал Володя, потянувшись к связке ключей.

Горловой отступил на шаг, глядя, как его дальний родственник уверенно отомкнул замок и потянул на себя дверь. Она отворялась медленно и неохотно. Степаныч в таких случаях всегда давил на ручку, приподнимая и выравнивая слегка перекошенное дверное полотно. В увеличивающуюся щель стала протискиваться рыжая кошачья голова.