не смогла справиться. Возможно, так проявился ее бессознательный страх повторения жестокости, в форме физического или сексуального насилия по отношению к собственному ребенку. Она обнаружила, что физически выплескивала свое недовольство и гнев на сына, и это явно напугало ее. На первый взгляд казалось, что представление о Мелиссе как о жертве домашнего насилия вступает в явное противоречие с выявленными фактами, свидетельствующими, что она сорвалась на своего ребенка. Специалистам было трудно это понять, поскольку казалось практически неприемлемым, что агрессия Мелиссы по отношению к Итану была одним из немногих доступных ей способов выразить свое чувство отчаяния и изолированности, а также воссоздать с ним тот опыт, которому она подверглась когда-то сама. Когда ее действия были рассмотрены как свидетельство ее сговора со склонным к насилию партнером (а не как поведение полностью запуганной жертвы) и как предательство доверия местных властей, ее расценили как «безнадежный случай», неспособный к изменениям, и Мелисса почувствовала себя изгоем. Так она потеряла шанс показать, что в состоянии развить родительские навыки и способность защищать своего ребенка.

Симпатия к Мелиссе — жертве, как выяснилось, обернулась гневом в ее адрес за то, что она продолжила общаться со склонным к насилию партнером, не исполняя при этом свои материнские обязанности и выражая этим агрессивные чувства.

Хотя, по ее собственному признанию, Мелисса и проявляла насилие в отношении своего сына, впоследствии она взяла на себя полную ответственность за содеянное, выражая осознание его разрушительных последствий и свое, как казалось со стороны, искреннее раскаяние в своих действиях. Поэтому ей была предложена поддержка, которой она воспользовалась. Однако, несмотря на все обнадеживающие признаки, она потеряла доверие социальных работников, занимавшихся вопросами защиты ее второго ребенка. Отношение к ней резко изменилось, и ее перестали воспринимать как уязвимую и нуждающуюся в помощи, а сочли опасной для детей и склонной ко лжи. Такая поляризация и расщепление, по-видимому, были связаны с болезненными эмоциональными переживаниями, которые возникают в таких ситуациях у вовлеченных в процесс специалистов. Кроме того, Мелисса рассматривалась уже как неспособная на самостоятельные действия, что отражало ее собственные страхи о себе. Пока она находилась в связи с Клиффордом, доверять ребенка ей было нельзя, при этом ее новый партнер считался надежным и поддерживающим, что «давало им шанс» стать родителями своего нового ребенка. Ее собственный потенциал к изменениям, таким образом, не рассматривался.

О позиции жертвы и преступника

Мелисса, как и многие совершившие насилие мужчины и женщины, была и жертвой, и преступником в одном лице, что создавало напряженную ситуацию для тех, кто с ней работал. Такой двойной статус, включающий роли и преступника, и жертвы, — обычное явление в судебно-криминалистической экспертной работе, а потому клиницисты должны пытаться взаимодействовать с обеими сторонами личности своих пациентов. Искушение состоит в том, чтобы апеллировать лишь к одному из аспектов, вместо того чтобы попытаться осознать, что оба они очень сложно переплетены и трудны, как для пациентов, так и для терапевтов.

Одна из трудностей этого двойного статуса обнаруживается тогда, когда женщины, которые уже знакомы с социальными службами в связи с насилием, которому они подвергались в детстве, сами становятся матерями, иногда строя отношения со склонными к проявлениям жестокости партнерами. Эти женщины могут почувствовать, что они внезапно потеряли защиту и поддержку, в которых нуждались и которых жаждали для себя как выросшие дети, подвергшиеся когда-то насилию, и теперь их воспринимают как женщин, способных на насилие либо непригодных к материнству и неготовых защитить своего ребенка.

И такое восприятие действительно может отражать реальное положение дел. Хотя динамика взаимоотношений между работниками, задействованными в вопросах защиты детей, и матерями не всегда осознается участниками, поражает, как часто разыгрываются одни и те же битвы, что затрудняет сотрудничество между матерью и социальными работниками.

Могут присутствовать сильные чувства взаимного подозрения и ощущение безнадежности в отношении будущего для ребенка, перепорученного заботе другой стороны. И хотя обе стороны признают, что благополучие ребенка имеет первостепенное значение, они могут не соглашаться в том, какой способ решения возникших проблем предпочтительнее. Мать, которая по ее мнению, делает все хорошо, может чувствовать, что у нее отнимают самое чудесное, что у нее есть, а социальный работник может быть убежден, что потребности самой матери не позволяют ей эффективно осуществлять свои родительские функции в отношении ребенка. Это связано со сложностью задач, стоящих перед матерями, которые заключаются в преодолении психических последствий насилия и пренебрежения, пережитых ими в детстве, с тем, чтобы справиться с потребностями и нуждами своих детей, а также с возникающими в ходе этого трудностями. Существует очевидная необходимость в том, чтобы органы опеки предлагали услугу «родителя для родителя», т. е. помогали тем из родителей, кто сам когда-то подвергался насилию или пренебрежению, научиться заботиться о своих собственных детях.

Накал эмоций, сопровождающий судебные слушания по вопросам опеки над детьми отражает то, как уязвимое положение детей, оказавшихся в ситуации отсутствия должных заботы и ухода, а также в ситуации неопределенности их будущего, провоцирует болезненные, иногда невыносимые чувства у всех, кто участвует в разбирательстве. Травма, которую испытывают эти дети, проецируется на всех лиц, участвующих в происходящем, и может вызывать огромную тревогу и болезненные воспоминания как у родителей, так и у специалистов, как это видно на примере обсуждения случая Виктории Климби. Для людей, которые подвергались насилию, а затем сами стали родителями, потеря собственных детей в результате решения суда может возродить колоссальное чувство лишения и несправедливости, что приводит к гневу и большим трудностям во взаимодействии с командой по защите детей. Эти чувства, учитывая их влияние, необходимо признавать и уважать.

Существует реальная опасность того, что матери и социальные работники займут противоборствующие позиции. Психологам важно подчеркивать позитивные аспекты функционирования матери, те области, где возникают трудности, а также обозначить возможность предложения психотерапии, чтобы попытаться разорвать порочный круг передачи моделей насилия и пренебрежения между поколениями. Я также пытаюсь доносить до суда понимание того, что агрессия и даже насилие могут возникать в контексте благополучного в других аспектах материнства в периоды острого стресса или кризиса. Существует возможность предлагать матерям, которые были жестокими по отношению к своим