человека с таким скромным прошлым, как у Джини, поставившее ее в один ряд с Марвином Гроди, Уиллардом Алленом и другими врачами Университета Вашингтона, чьи имена стояли в списке авторов рядом с именем доктора Мастерса. За статьей последовал ряд других медицинских публикаций в соавторстве с другими специалистами, принесших и щедрые вознаграждения, и новые важные для Джини обязанности. Ее имя в заголовке было выделено жирным шрифтом – чем была подчеркнута важность ее роли в совместной работе, – что привело к появлению слухов, будто эта заслуга не ограничивалась только лабораторными наблюдениями. Найдется ли такой врач – великодушный, прогрессивный, просвещенный, – который, как говорили позже, согласится разделить свое заслуженное внимание с женщиной? Но все эти бонусы и привилегии слишком дорого ей обошлись. «Он продвигал меня, я всегда получала вознаграждение, – объясняла Джини. – Но у меня даже образования не было».

Женщины моложе Джини не просто сочли бы такое положение вещей неприемлемым – они расценили бы его как сексуальное домогательство и использовали его как повод для судебного иска, способного разрушить карьеру обвиняемого. «Может, это и было домогательство, но я тогда его так не воспринимала, – размышляла она. – Он занимал высокий врачебный пост». В конце 1950-х новенькие секретарши не обвиняли врачей в сексуальных домогательствах. Мало кто рисковал сказать «нет» в ответ на сделанные шепотом непристойные предложения. И если эти женщины не соглашались на продолжение после пары коктейлей, они обычно быстро теряли работу – или увольнялись сами, или внезапно получали вместе с зарплатой квитанцию с выходным пособием. Джини явилась в Университет Вашингтона, чтобы улучшить свое положение после двух неудачных браков, с двумя детьми на буксире. Она была намерена начать новую жизнь с получения образования. Она говорила, что не могла себе позволить все бросить. Вынужденная подчиняться личным обстоятельствам и правилам того времени, Джини занималась с Биллом сексом и без обиды, и без стеснения. Она принимала его инициативу, не жалуясь и относясь ко всему рационально. «Нет, меня все это не особо устраивало, – настаивала она. – Я не хотела его, он меня не привлекал. Не знаю, как объяснить». К тому времени Джини уже набралась достаточно опыта, чтобы понимать: секс для женщин может иметь множество форм и различных проявлений. Образ абсолютного профессионала был, по-видимому, еще одной маской, которую она носила сознательно, по своей воле. Она знала, что рассказать о своей дилемме не может никому. «Я попала в чрезвычайную ситуацию, а работа приносила все больше привилегий, – вспоминала она. – Его [Мастерса] спрашивали, почему он взял на должность именно меня, а он отвечал – потому что она знает, откуда берутся дети».

Из-за множества хитростей, к которым приходилось прибегать из-за сексуальных встреч, в быту четы Мастерс и Джонсон постоянно возникали какие-то неловкие моменты – особенно для Джини и Либби. Их частные жизни все сильнее переплетались. Джини Джонсон уже была не случайным гостем за ужином, а почти постоянным обитателем дома Мастерсов. Иногда Либби присматривала за своими и ее детьми, когда Джини и Билл отправлялись на медицинские конференции. «Мы уезжали, а детей я оставляла с Либ, – рассказывала Джини. – Для них она была “тетя Либ”. Она замечательно к ним относилась».

Билл поставил Либби в такое же затруднительное и безвыходное положение, как и Джини, – у нее почти не было выбора. Либби было сорок пять, у нее было двое детей, она была старше Джини, почти ничем не занималась вне дома и зависела от супруга. Жизнь Мастерсов в пригороде, в Ладью, с загородными клубами и садом у дома, где играли дети, казалась ей столь безмятежной, что она боялось что-нибудь в ней нарушить. Ей с таким трудом досталась семья, что она не видела смысла рушить ее покой, не имея четких доказательств неверности супруга. Ей нравилась Джини Джонсон, и она с самого начала старалась подружиться с напарницей мужа. Окутанная таким вниманием, Джини не могла не привязаться к Либби. Время от времени, когда женщины оставались наедине, Либби обращалась к ней как к подруге, как женщина к женщине. Она понимала, что Джини сталкивается и с холодностью Билла, и с его грубым нравом и уже совершенно точно намного больше знает о его больничных делах, чем она.

Однажды, примерно в 1960 году, после праздничного ужина, обе женщины ушли из-за стола, оставив Билла с его матерью Эстабрукс и галдящих детей. В тишине, на кухне, Либби разоткровенничалась.

– Я ведь сделала правильный выбор, правда? – спросила Либби.

Неужели после пятнадцати совместно прожитых лет она считает, что зря вышла за Билла Мастерса? Ее откровенный вопрос тоже хотелось прикрыть шелковой маской. Джини вздрогнула и пожала плечами.

– Господи, Либ, да разве я могу ответить? – воскликнула она.

Либби мгновенно отвлеклась от своего вопроса и вернулась к домашним заботам. Джини не догадалась, что Либби провоцирует ее на признание в не вполне благонравных отношениях с Биллом. Прямота и искренность Либби, явно звучавшие в ее взволнованном голосе, были столь трогательны, словно она действительно считала Джини близким и надежным другом.

«Он нарушил все правила – и вовсе не был верным мужем, – вспоминала Джини, утверждая, что практически не имеет к этому отношения. – Мы всегда были близки с Либ. Но она принимала меня просто потому, что он не потерпел бы никакого негативного ко мне отношения. Для его детей я была “тетя Джини”».

Такая двойная жизнь никак не соответствовала стандартам Ноа Вайнштейна. В 1959 году у них с Джини был серьезный роман, они вместе ходили на вечеринки, где бывали и Мастерсы, общались с ними. Постепенно судья начал понимать, что что-то идет не так. Его политические соратники, обеспокоенные его будущим в должности судьи, также выражали озабоченность его отношениями с Джини. Кое-что они решили разведать сами. «Один из его коллег позвонил мне и спросил, что я знаю о Вирджинии Джонсон в контексте ее отношений с судьей Вайнштейном», – вспоминал доктор Марвин Кэмел, коллега Билла по отделению акушерства и гинекологии в Университете Вашингтона, который мог рассказать только о профессионализме Джини как сотрудника, но ничего не знал о ее личной жизни. «Они переживали, потому что она подрывала его репутацию, вот что я думаю. Мне звонил друг судьи – я не знаю, где он взял мой номер. Джини и Ноа как раз вели серьезные разговоры о возможной свадьбе. И вот тут-то и была проблема».

Но свадьба так и не состоялась. Вместо этого в 1960 году Ноа познакомился с вдовой Сильвией Лефковиц и женился на ней, поскольку с ней не было таких сложностей, как с