Элеазар продолжал говорить. Но Бина больше не слушала. Она видела по лицам стоящих вокруг людей, что в их душах, измученных, истерзанных, исстрадавшихся, мечутся противоречивые чувства.

Гордость свободных иудеев и презрение к врагу, желание доказать ему, презренному, силу своей веры.

Осознание величия, предлагаемого Элеазаром, и ужас увидеть смерть своих детей.

Желание самопожертвования и страх близкой смерти.

Они страстно хотят жить, но они готовы умереть. Они готовы позволить себя убить!

У Бины закружилась голова. Она больше не могла ни слушать, ни видеть лица, на которых сквозь ожесточение проступало горе, сквозь безнадежное отчаяние – безумные надежды на чудо.

Зарыдали, заголосили женщины. Захлебываясь слезами, завопили дети.

Бина почувствовала, что задыхается от явственно ощутимого в тяжком, пропитанном дымом и гарью воздухе запаха гибели. Она повернулась и медленно двинулась к краю плато. Ее босые ступни поднимали серое облачко пыли.

Прислонившись к шершавому выступу скалы, она долго смотрела вдаль, понимая в тоске, что видит это все в последний раз. Солнце, скрывшись за скалами, отбрасывало на темное небо багровые сполохи. Синели на горах вечерние тени. Издавали резкие крики пролетающие над головой стервятники. На постепенно чернеющем небе проступали звезды.

«Превратиться бы мне в маленькую звездочку. Сияла бы я, никому не доступная. А может быть, оттуда, с этой вышины, можно увидеть наш дом, и сад, и маму», – грезила Бина, забывая на мгновение, что ничего этого уже нет и никогда не будет и что увидеть прошлое невозможно ни с какой высоты.

Лицо ее то освежалось чистым ветром, то покрывалось копотью, долетавшей и сюда. Даль безграничная, бесконечная, окутываясь ночной мглой, постепенно скрывалась от ее глаз, исчезала. Исчезала навсегда. Обрывки воспоминаний всплывали и гасли. Короткие, беглые, вызывающие горечь и боль. Слезы потекли по гладким щекам к судорожно искривившемуся рту.

Она подавила рыдание, перевела взгляд ближе. Разжала руку, которую до этого прижимала к ложбинке у шеи. На ладони лежала гемма из бледно-голубого халцедона. Нежное детское личико было наивно и печально.

Бина сняла с шеи мешочек из мягкой кожи, висевший на шелковом шнурке, вложила гемму внутрь. Вынула из ушей серебряные серьги с красными коралловыми глазками, подаренные ей Ионатаном в, казалось, неправдоподобно далекой юности, и вложила их в тот же мешочек. Потом она постояла, закрыв глаза, сжимая в руке футляр.

– Прощайте, – сказала она, – я любила вас. Любила обоих.

Бина открыла глаза, вытерла лицо, глубоко вздохнула. Проведя рукой по стене, нашла овальный камень и, вынув его, вложила мешочек в открывшееся отверстие. Вернув камень на место, женщина медленно пошла домой. Куда спешить. Впереди ее ждет вечность.

Она вернулась в небольшую холодную каменную ком натку. Охватившие ее беспокойство и возбуждение не давали присесть, и она бесцельно бродила, натыкаясь на стены. Ее смущал пристальный взгляд Фарры, сидящей на постели. Он мешал ей думать, мешал приготовиться к неизбежному. Подойдя к столу, Бина словно случайно опрокинула кувшин.

– Фарра, милая, сходи наполни кувшин, – обратилась она к старухе, не отводя взгляда от растекающейся по полу воды.

– С чего это ты стала такой неловкой, – заворчала старая женщина, с недовольным кряхтением слезая с постели, но, взяв кувшин, вышла из дома.

Бина не ответила. Она все смотрела на исчезающую на глазах воду. Ей вспомнились слова: «Мы умрем, и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать»[39].

– Да-да, как вода, которую нельзя собрать, – повторила Бина, поражаясь точности сказанного и ужасаясь предстоящему. – Он сейчас придет. Его нож разрежет мне шею. Я боюсь, ах как боюсь.

Она судорожно обхватила руками шею, словно защищаясь. Ее трясло мелкой дрожью. Тело то леденело, то горело словно в огне. Она ходила, не находя себе места, прислушиваясь к шагам на улице.

– Лучше бы я ничего не знала. Лучше бы он пришел и убил неожиданно. Ждать так тяжело, так мучительно.

И она то торопила время, то ужасалась, как мало его осталось, а она еще не готова.

Вдали раздались мужские шаги. Они приближались. Бина обессиленно остановилась, сжав перед грудью руки. Ее глаза смотрели на дверь. Каждый шаг идущего отдавался громким стуком в ушах. Это было так томительно долго. Это кончилось так внезапно.

Дверь, невинно скрипнув, открылась. Ицхак стоял на пороге. Он сразу понял, что женщина знает, зачем он пришел. Ицхак сглотнул ком, застрявший в горле. Бина стояла перед ним, беззащитная и прекрасная как никогда раньше. Ее щеки горели. Глаза были огромными. Страх предстоящего блестел в них. Ицхак шагнул к женщине.

– Не говори. Ничего не говори, – сказала Бина, тяжело дыша, в ужасе глядя на него.

Непроизвольно защищаясь, она выставила вперед ладонь. Ицхаком овладела злость. Она не хочет слышать его прощальных слов. Он выхватил меч. Бина покорно закрыла глаза. Мужчина с ожесточением полоснул по тонкой шее. Брызнула кровь, яркая, алая. Бина открыла глаза и попыталась улыбнуться.

– Это совсем не страшно, – сказала она с явным облегчением, затем прошептала ободряюще: – Ты не бойся, – и повалилась назад.

Ицхак едва успел ее подхватить. Шатаясь, прижал к себе. Его никогда не посещали сомнения в своем праве убивать, но сейчас он словно вонзил нож в себя. Он спас эту женщину от гибели. С трудом, с опасностью для жизни добрел с ней, ослабевшей, до Мецады.

«Если бы я мог унести тебя и отсюда», – мелькали в голове нелепые, ненужные уже мысли, а он все держал тело Бины в своих руках, чувствуя, что лицо ее еще пахнет свежим ветром пустыни.

Скрипнула дверь. Женский вопль разорвал тишину.

– Не успела, не успела! – кричала старуха, роняя кувшин и выдирая себе волосы. – О псы кровожадные! Что вы надумали!

Фарра бросилась на Ицхака с изуродованным злобой лицом, колотя бессильными сухими кулачками по его спине. И словно это был сигнал, которого ждали. Из разных мест цитадели раздались вопли, стоны, рыдания, безумные крики.

Не обращая внимания на старуху, Ицхак положил Бину на постель, сняв головной платок, отер кровь. Аккуратно поправил ей волосы, одернул платье, сложил на груди руки. Нервным жестом, как будто ему не хватало воздуха, рванул ворот своей одежды и, рухнув на пол так, что деревянно стукнули колени, долго не отводил глаз от теряющего краски лица женщины.

Тоскливо и нудно, на одной ноте, словно раненое животное, выла Фарра. Надо было идти, надо было закончить начатое. Глухо зарычав сквозь сжатые зубы, Ицхак тяжело встал, направился к двери. Внезапно Фарра метнулась дикой кошкой, вцепилась ему в ноги, прокусила голень. Мужчина сделал быстрое движение. Фарра застонала и, разжав руки, повалилась рядом. Ицхак вытер нож и, не оборачиваясь, ушел.