Ответ великого князя был корректен и полон достоинства. Он просил освободить его от звания Главнокомандующего Кавказским фронтом и отдавал себя в распоряжение Временного правительства.

– Я рад, – добавил он, – что лишний раз могу доказать мою любовь к родине, в которой не может сомневаться Россия.

Когда до фронта дошли известия об отставке великого князя, поднялась волна недовольства и возмущения. Для военных, которые оставались верными престолу и родине, это было последним ударом и гибелью всех надежд на возможность спасения родины. Даже те военные, которые приветствовали отречение царя, теперь были подавлены тем, что человек, который пользовался в армии таким большим авторитетом, как великий князь Николай Николаевич, вынужден был сойти со сцены. Этот акт лишний раз свидетельствовал об отсутствии лояльности и мужества в среде членов Временного правительства. Загипнотизированные велеречивостью Керенского, терроризированные Советами рабочих и солдатских депутатов, члены Временного правительства не выполнили торжественного обещания, которое дали государю и союзникам, и в своем желании подлаживаться под вкусы революционной толпы забыли о необходимости продолжения войны.

Назначение великого князя Николая Николаевича, по всей вероятности, вызвало бы неудовольствие в среде социалистов, но это назначение было единственным средством сохранить армию от развала, и его отставка была равносильна крушению России как воюющей державы. Россия, оставшаяся без правителя, отравленная коммунистической пропагандой и обессиленная пресловутым приказом № 1, превращалась в море анархии, русская армия – в сброд грязных, рваных, распущенных солдат.

«Приказы комиссии Государственной думы по военным делам следует исполнять лишь в том случае, если они не будут противоречить приказам Советов», – говорилось в четвертом пункте этого приказа. Еще худшее стояло в пункте шестом.

«На смотрах и при исполнении своих служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строгую дисциплину, но вне парадов и службы, в своей политической, социальной и личной жизни солдаты ничем не должны отличаться от остальных граждан. В частности, упраздняется отдание чести вне службы».

Русская армия разлагалась, и единственный человек, который еще мог бы ее спасти, был осужден на изгнание и бездействие.

Глава 17

Попытки освобождения

В Царском Селе императрица ухаживала за больными корью цесаревичем и тремя старшими великими княжнами. Протопопов все время поддерживал в ней оптимизм, и она не сознавала серьезности положения. Лишь в понедельник 12 марта, когда она, послав приглашение госпоже Сазоновой на завтрак, получила ответ, что нет возможности выйти из дома, так как на улицах Петрограда происходят бои и Преображенский и Волынский полки восстали, ей открылся весь ужас ее положения. «Я верю в Бога и в армию», – говорила она всегда. Но армия уже ускользала от нее. Неужели Бог покинул ее тоже?

Поздно ночью прибыла телеграмма от императора; в ней сообщалось, что он находится в дороге в Царское, а также была просьба, чтобы императрица переехала с детьми в Гатчину, место более отдаленное от столицы, где было меньше шансов на нападение, чем в Царском Селе. Она сочла невозможным перевезти сейчас детей, так как у всех была высокая температура, а у двух великих княжон – осложнения и нарывы в горле. «Когда в доме пожар, прежде всего необходимо вывести из него обитателей», – резко ответил Родзянко, когда она обратилась к нему за советом, и, пока она колебалась, пришло известие, что Царскосельский гарнизон тоже восстал и идет ко дворцу.

Императрицу можно, конечно, осуждать за ее ошибочную политику и неумение понять Россию, но даже самые строгие судьи восхищались ее отвагой в эти критические моменты. С революционной стихией вокруг себя, с мужем, находящимся далеко, больными детьми, с друзьями, ее покинувшими, и врагами, бросающими ей в лицо самые гнусные обвинения, она оставалась спокойной и полной собственного достоинства, и ни на один момент присутствие духа ее не покидало. Когда ей доложили, что восставшие войска приближаются, она быстро накинула шубу и вышла на двор, где солдаты, охранявшие дворец, готовились отбить атаку. Уже становилось темно, вдали слышались крики мятежников, и время от времени раздавались выстрелы. Тонкие туфли государыни насквозь промокли, но, невзирая на это, императрица прошла вдоль солдат, приветливо разговаривая с ними и прося не проливать напрасной крови и не стрелять в нападающих.

В это время во дворце не было ни электрического света, ни воды, и, несмотря на это, в течение всей кошмарной ночи, когда каждую секунду ворота могли быть взяты приступом озверевшей толпой, императрицу спокойствие не покидало. Она увещевала испуганную прислугу и по-своему объясняла великим княжнам отсутствие света. Рано утром ей сообщили, что мятежники удалились, но у нее появилось новое опасение: не было вестей от императора, и никто не знал, где он. Было лишь известно, что государь покинул Могилев, но с беспорядками в Петрограде, с не действующими телеграфами и телефонами невозможно было получить какие бы то ни было известия, и лишь 15 марта пришла телеграмма, присланная из Пскова и повергшая императрицу в новые сомнения и неизвестность. Отчего государь находился в Пскове, что он там делал? Она всегда предостерегала его от генерала Рузского, которого находила непреданным и ненадежным. Разлученный со своим штабом, без совета и поддержки, всеми обманутый и покинутый, что может предпринять государь? Чего она боялась, государыня не смела выразить словами, и, когда на следующее утро к ней пришел великий князь Павел, она поняла, что он пришел не с добрыми вестями. «Ники?» – прошептала она, побледнев. «С Ники все благополучно», – успокоил ее великий князь и как можно мягче объяснил ей создавшееся положение.

Он сказал ей, что император отрекся за себя и за наследника. Сначала она не поняла его, потом наклонила голову, и слезы побежали по ее измученному лицу. Отрекся! Она никогда не считала это возможным, но все же такая мысль преследовала ее и мучила, и теперь это являлось свершившимся фактом, и ничего нельзя было изменить. С поразительным мужеством она продолжала свою роль сиделки при больных детях, скрывая от всех свои страдания. «Дай Бог, чтоб это спасло Россию. Это единственное, что необходимо, – сказала она графу Бенкендорфу и генералу Корнилову, когда он пришел ее арестовать. – Делайте что хотите, я в вашем распоряжении». Лишь когда, наконец, император вернулся, воля императрицы сломалась, и она стала безудержно рыдать.

Несомненно, члены Временного правительства боялись за судьбу императорской семьи, и, как утверждают, главной причиной упразднения смертной казни был страх, что какой-нибудь совдеп захочет судить императора и приговорить его к смертной казни. «Бывший царь в моих руках, – сказал Керенский в Москве. – Товарищи, русская революция прошла бескровно, и я не хочу и не