На всем скаку Лиза чуть не наступила на рыжего Ваню, который по-прежнему сидел на полу с ноутбуком, но он не стал возмущаться: настолько был поглощен делом, что, похоже, даже не заметил, как пресс-секретарь пронеслась в миллиметре от него.

— Вы лучше устройтесь в столовой, — посоветовала я, бочком протискиваясь мимо незваного гостя.

— Ну погоди! — воскликнул тот в ответ. — Теперь я все знаю!

Иван оторвал от экрана затуманенный взгляд, сфокусировался на мне и спросил:

— Столовая? Нам талонов на еду не давали.

Я поняла, что передо мной разновидность Кузи, симбиоз человека с ноутбуком, и поспешила за Лизой. Та уже успела влететь в комнату и негодовала на весь дом:

— Никому ничего нельзя поручить! Вечно все самой приходится делать! Скоро я буду картошку чистить!

Под аккомпанемент ее голоса я вошла в гостевую и огляделась. Перемены в ней поражали. Большая двуспальная кровать из темного дерева, тумбочка к ней, мягкие кресла, диван, консоль, книжные полки, ковер, картины и симпатичные безделушки исчезли. Теперь у стены громоздилась никелированная конструкция с приподнятой передней частью, еще тут были выкрашенный белой краской прикроватный столик, несколько круглых табуреток, вешалка-палка в углу и стул с прямой спинкой. Лиза оказалась настоящим режиссером-постановщиком. В бывшей гостевой, кроме новой мебели, появилось несколько медицинских аппаратов, они мигали разноцветными лампочками, чертили на экранах линии и выглядели устрашающе. На тумбочке стояло много баночек, бутылочек с микстурами и штатив с пробирками. На ложе в горе подушек утопал худой мальчик, опутанный проводами. У меня защемило сердце, на вид подростку было лет четырнадцать. Вот уж не повезло несчастному! В детстве человек не должен болеть, недугами ему надлежит обзавестись к концу долгой жизни. И что за родители достались бедняге? Почему они согласились на этот спектакль, разрешили тащить сына через весь город в Ложкино? Сколько часов в пробках провел и еще проведет после «спектакля» больной? Как идиотская затея отразится на его состоянии? Неужели никто не сказал Елизавете:

— Дорогуша, ты дружишь со своей головой? Разве можно устраивать подобные «благотворительные» мероприятия?

— Шторы, — топала ногами в дорогих туфлях на шпильке Лизавета, — кто из вас, подонков ленивых, видел хоть в одной лечебнице такие гардины? Гобеленовый маразм с деревенским рисунком плюс грязный тюль?

Мне стало обидно. Занавески я покупала в Париже, мне понравились вытканные на них сценки из сельской жизни. А полупрозрачная ткань, которая висит на окне вместе с тяжелыми драпировками, совершенно чистая. К сожалению, я ошиблась в цвете, купила персиковый тюль, он за прошлое лето выгорел и стал каким-то серым. Низ его изодрал Фолодя, чуть повыше, где-то на уровне моего пояса, видны темные полосы — это уже работа Фины, собака любит смотреть в окно. Если дома никого нет, Афина бежит в гостевую, лапами сбивает тюль в сторону и любуется пейзажем.

— Немедленно снимите эти тряпки, — бушевала Лиза, — живо!

— Журналисты приехали! — торжественно объявила Лика, всовываясь в комнату. — От охраны звонили, спросили: «К вам демонстрация. Пускать?»

— Ну, конечно! — подскочила Лизавета. — Так! Внимание! Хрен с ними, с драпировками. Последняя проверка перед запуском. Кирилл, ты готов?

— Да! — слишком бодро для больного отрапортовал юноша с кровати. — Можно спинку чуть опустить? Неудобно очень, шею ломит.

— Потерпишь, — гаркнула Лиза. — Марат, он у нас не слишком ли хорошо выглядит? Подмажь синевы под глазами.

Тощий парень с волосами, стянутыми резинкой в хвост, молча приблизился к постели и стал накладывать кисточкой темный тон на лицо больного.

— Не делай из меня панду, — возмутился Кирилл.

— Будешь капризничать, больше не приглашу, — пригрозила Лизавета, — тоже мне, нашелся Бред Питт!

И только сейчас до меня дошло!

— Он не болен!

Марат заржал, а Лиза фыркнула:

— Кто?

— Мальчик в кровати, — прошептала я.

Лизавета махнула рукой.

— Не до глупостей сейчас. Даша, где вивики?

— В пакете, — чуть слышно ответила я.

— Надо их достать и отдать Лике, — приказала Елизавета, — все помнят свои роли?

— Да, — прозвучал нестройный хор.

Я в полнейшей растерянности пошла за игрушками, взяла пластиковую сумку и налетела на Марата, который вышел в коридор.

— Ну ты даешь! — ухмыльнулся стилист. — «Он не болен»! Разве Лизка свою Буратину к настоящему холерику-дизентерику подпустит? И с реальным инвалидом некрасивая картинка получится. У нас акция, ее снять надо гламурно.

— Проходите, люди добрые, — заголосил из холла чей-то дискант, — не шумите, пожалуйста, бахилки бесплатные нацепите, у нас в лечебнице стерильность соблюдается. Главврач из глубочайшего уважения и любви к великому артисту Вадиму Полканову разрешил вам снимать, но в клинике больные, им не нужен грохот.

Марат развернулся и исчез, я осталась одна и наблюдала, как орда людей с камерами втекает в гостевую. Можно по-разному относиться к Лизе, мне она с каждым днем нравится все меньше, но нельзя не признать — она гениальный организатор. Лизавета предусмотрела все, не забыла про охранника на входе, поставила в коридоре двух парней, которые преградят доступ любому, кому взбредет в голову проникнуть тайком в другие палаты «клиники».

Я вздохнула и, смешавшись с толпой корреспондентов, поспешила к «несчастному ребенку».

После того как пресса выстроилась полукругом, появился Вадим, одетый с подкупающей простотой. Я еще раз мысленно зааплодировала Лизавете. Браво, дорогая, участнику милосердной акции как-то неприлично облачаться в дорогие, эксклюзивные шмотки. Сейчас на Полканове были самые простые джинсы и светло-серая рубашка безо всяких опознавательных знаков.

Артист подошел к кровати, храбро взял Кирилла за руку и толкнул речь, смысл которой был крайне прост: Вадим полон сострадания к мальчику и хочет подарить ему любимые игрушки.

Когда прозвучали последние слова, произошла небольшая заминка, Полканов растерянно посмотрел на Лизу, та шагнула в сторону, но тут дверь распахнулась и появилась Лика. Домработница торжественно шагала под прицелом объективов, неся на вытянутых руках поднос, на котором стояли фигурки купленных мною мимиков. Игрушечной машинки и пистолета не было.

Щеки Лики рдели бордово-свекольным цветом, губы были интенсивно-фиолетовыми, а глаза щетинились частоколом черных ресниц, которые от количества наваленной на них туши напоминали лапы навозной мухи. В ушах горничной покачивались золотые серьги, на груди, поверх белого халата, сверкали цепочки с кулонами, на запястьях звенели браслеты. Слава богу, халат медсестры скрывал платье, зато ноги от середины колена оказались на всеобщем обозрении. Я не смогла сдержать судорожного всхлипа. Где Лика нашла ажурные черные чулки и ярко-красные туфли на тонкой шпильке из стали и с мыском, щедро осыпанным голубыми стразами?