— Какой еще защитой? От чего? — Петр развернулся уже на пороге, — от нашей любви, что ли? Вдумайся, что ты городишь! Она любит Ильяну!

— Но ведь она слишком хорошо знает, что для нее опасно! — отчеканил Саша.

— Мышонок для нее — никакая не опасность! Она наша самая большая ценность!

— Но ее появления мог желать кто угодно! Это я имею в виду! И Эвешка боится именно этого!

— Ладно, ладно, пусть будет по-твоему! Пусть ее мать, Драга! Конечно, она боится влияния Драги! Но ведь Драга давно умерла!

Конечно, Саша сдаваться не собирался, и потому вдруг выпалил:

— Умерла, как и Черневог!

* * *

Малыш побежал за ними. Он то и дело принюхивался к траве и недовольно ворчал.

Дядя наблюдал за поведением собаки — вот задала племянница задачу! Малыш любил Ильяну, но остался дома. И вдруг Саша понял в чем дело — Ильяна заставила собаку усилием воли остаться дома, охранять отца, покуда тот находится в бессознательном состоянии. Но теперь Малыш был свободен от распоряжения молодой хозяйки, потому что выполнил его. И теперь уверенно шел по следу Пестрянки. Перед наступлением сумерек их стала сопровождать большая Сова. Она то исчезала, то летела прямо над головами. Потом пропала вовсе.

* * *

— Что это? — обеспокоенно спросил Евгений.

— Обычная Сова!

— Что-то непохоже на обычную сову! — запротестовал юноша. Очевидно, он имел в виду, что эта Сова какая-то неживая.

— Ничего! — сказала она, чтобы как-то успокоить попутчика, — ведь призраки тоже существуют!

Евгений тут же заставил ее вспомнить про отца, который не мог читать мысли, и был довольно-таки долготерпимым. Теперь про него они знали еще кое-что — Петру иногда изменяло чувство осторожности.

Ильяне очень хотелось помочь ему чем-то, но думать сейчас о нем или об отце — значило и отвлекать себя. А уж если бы тут оказался Кави… Нет, наверняка это было опасно и для самого Евгения…

Ильяна думала, а ее спутник вдруг что-то совсем ослабел. Может быть, просто сказалось напряжение последних суток, может, это Ильяна, сама того не желая, отвлекала его. Так или иначе, Евгений даже перестал пригибать голову всякий раз, когда перед ним оказывалась ветка дерева.

Так и глаза выхлестать недолго, подумала Ильяна, мысленно приказывая ему быть поосторожнее. Одновременно она дернула за повод, и Пестрянка поравнялась с кобылой Евгения. Ильяна положила руку на плечо юноши.

— Смотри, не свались! — заметила она. Нет, хватит размышлений, ведь мать наверняка уже дома, и ловит ее мысли…

Заклятья, заклятья. Весь дом был пропитан заклятьями колдунов уже задолго до появления на свет отца или дяди Саши. Ильяна привыкла к волшебству. Конечно, это легко сделать, если знаешь, что какие-то заклятья лежат на глиняной посуде, бревенчатых стенах, печке-лежанке.

Ильяна знала, но не всегда понимала магию, хотя и родилась чародейкой. А еще мать… Она постоянно твердила Ильяне, что чародейством лучше не заниматься, делать все так, как делают простые люди. Но при этом втихомолку занималась колдовством. Мать боялась всего на свете, что шло вразрез с ее желаниями. То, что не хотело подчиняться ей, означало опасность для нее. Она даже Ильяну боялась, смотрела на нее часто со страхом. Может быть, потому девушка и привыкла постоянно чувствовать себя рядом с матерью напряженно. И везде ощущать ее незримое присутствие. Она настолько свыклась с этим присутствием, что после ухода Эвешки ощущала какой-то дискомфорт, заброшенность, отсутствие привычного внимания к себе.

Как-то дядя обмолвился, что мать не желает, чтобы о ней вообще кто-то чего-то знал. Впрочем, это было понятно — кроме нравоучений и причитаний, из Эвешки нельзя слово было вытянуть. Она всегда была замкнута на самой себе. Хотя это было легко объяснить — ведь мать столько испытала невзгод в жизни, что привыкла к тому, что окружающие приносят ей только беды. Но мать своим недоверием к окружающим даже не давала им шанса сделать ей что-то доброе. Ильяна всегда знала, что мать, подозревающая ее во всех смертных грехах, в любой момент готова сокрушить ее силой своего волшебства, а если отец и дядя вступились бы за Ильяну, то разделили бы ее участь. Оставалось только одно — подыскать какое-то безопасное убежище, куда мать не добралась бы…

И Ильяна мысленно повторяла — папа, не верь ей, не слушай ее, ведь она испугана, страх ослепил ее. А с ее силой… И она стала еще сильнее — силы придало ей чувство опасности.

Ведь она, Ильяна, никому в жизни еще не причинила вреда. А мать постоянно подозревала ее в желании причинить вред отцу. Правда, она недавно так и поступила, но исключительно вынужденно, это мать спровоцировала. И Ильяна вспомнила, что в какой-то дядиной книге было написано — если кого-то считают способным на что-то, приписывают ему какое-то определенное качество, то человек и в самом деле рано или поздно становится таким.

Но отец с дядей всегда не хотели слушать Ильяну. Их больше всего беспокоили постоянные страхи матери, которая видела до появления Черневога главную опасность в ней, Ильяне…

И теперь Ильяна убегала прочь от отчего дома — она больше не могла оставаться Мышонком, не хотела, чтобы отец по прихоти матери убивал невинного человека только за то, что он хотел находиться возле их дочери. И Евгения нельзя было ни в чем винить — в конце концов это она, Ильяна, помогла ему бежать от гнева матери.

И девушка думала — трудности длятся не бесконечно, рано или поздно она подыщет подходящее место, у нее появится семья. Может быть, он будет так же стоять на холме, как и дядин дом (хотя, как оказалось, это не слишком безопасно). Ильяна не знала, какое отношение имеет мать к ночной буре и пожару, но в душе ее шевелились неясные подозрения.

Вдруг девушка уловила, как кто-то зовет мысленно — Ильяна, выходи из тьмы, не нужно прятаться, ты не права. Послушай, покуда ты слышишь. Ведь он уже подбил тебя причинить боль родному отцу!

Но Ильяна не собиралась ничего слушать. Она постаралась снова ни о чем не думать, только бы никто не мог отследить потока ее размышлений…А ведь твой отец верил тебе, а теперь он не может доверять своей дочери. Впервые в жизни ты подвела его. Ты причинила боль ему и дяде, а ведь могло быть и хуже, ты не хочешь думать о возможных серьезных последствиях. А это плохо. Пока не поздно — одумайся! Неужели твои родители учили тебя этому? Одумайся…

— Нет! — закричала девушка, больше не в силах сдерживаться. Ей казалось, что она слышит даже плеск воды в реке, — ты ведь никогда никого не любила! Тебе все безразличны! Ты всегда была эгоисткой, ты всем желала гибели! Конечно, я могу поговорить с тобой, но разговора у нас все равно не получится — я не поверю ни одному твоему обещанию. Если я вернусь, нам придется сражаться, драться, но это плохо… Ведь дядя и отец могут понять, что ты сама приносила им беды всю жизнь. Отец ни разу не рассмеялся при тебе! Но со мной ему всегда весело, он раскован! И не нужно вкладывать в его голову собственные мысли, мама! И не нужно говорить, кто причиняет ему боль!