К тому времени, когда процессия оказывается у театра, Амаре становится нехорошо от жары, но все же, пересиливая себя, она выходит из повозки. Они с Друзиллой попадают в гущу женщин и музыкантов: теперь, очутившись на земле, они вдруг стали равны окружающим. Подталкиваемая со всех сторон, Амара печально смотрит вслед удаляющейся повозке. На празднике Флоралий нет места стеснению, и какая-то женщина с помятыми цветками в волосах уже целует одного из музыкантов, прижавшись к Амаре. На бесплатное представление в театре приглашают далеко не всех жителей Помпеев: большинству из них придется довольствоваться гулянием на площади. Друзилла берет Амару за руку, и они вместе начинают проталкиваться ко входу в театр. Высокую Друзиллу трудно не заметить, и люди сразу же расступаются, вспоминая, что она прибыла в театр на повозке.

В проходах и на лестницах людей почти нет; едва ли не все зрители уже расселись — не хватает только Руфуса и самых почетных гостей. Чтобы не привлекать лишнего внимания, Друзилла с Амарой поднимаются к верхним рядам амфитеатра, но до Амары все равно доносится шепот, она все равно чувствует на себе взгляды. Перед ней высится крутой изгиб театра, стена из любопытных лиц. У Амары начинают гореть щеки. Она давно уже занимает достойное положение в обществе, но от стыда избавиться не так-то просто: Амара знает, что на женщину с дурной славой всегда смотрят косо. И все почести, что есть у нее благодаря Руфусу, — это обоюдоострый меч, ведь ей на самом деле нечего терять. Амару охватывает ярость. Она вспоминает о Британнике, о ее стойке, о вызове во взгляде и смотрит на собравшихся в ответ. «Пускай глазеют».

— Постарайся не слишком упиваться вниманием, — весело шепчет Друзилла.

Они осторожно спускаются по каменным ступеням, направляясь к пустой ложе для почетных гостей, что находится у самой сцены. Амара в шелковом платье чувствует себя не слишком уютно: ткань при каждом шаге подчеркивает изгибы тела. Друзилла выбирала наряд сама, и ей приходится легче: под складками желтой материи почти ничего нельзя разглядеть. Наконец подруги подходят к отведенным им местам. Руфус говорил Амаре, что они будут сидеть у стены, отделяющей простых зрителей от почетных гостей. Руфус окажется по другую сторону — так близко и так недосягаемо.

Амара с удовольствием отмечает, что на твердом камне разложены подушки. Она устраивается поудобнее, расправляет платье и чувствует, как под грохот аплодисментов ее снова охватывает восторг. В театре появились Руфус и Гельвий со своими сподвижниками. Все знают, что представление устроили на деньги Руфуса. Амара, быть может, сомневается в том, как сильно привязана к любовнику, но совершенно точно им гордится. Она вытягивает шею, чтобы все рассмотреть, и вдруг ощущает на своей руке прикосновение Друзиллы.

— Ты, наверное, еще никогда не была ему так рада, — шепчет она.

Руфус поднимается к ложе, и Амара безуспешно пытается поймать его взгляд. Вслед за Руфусом идет его отец, Гортензий, который, в отличие от сына, смотрит в сторону куртизанок. На Амару он не обращает никакого внимания, а вот Друзиллу одаряет полуулыбкой. Вскоре он вместе с Руфусом исчезает из виду.

— По Гортензию всегда понятно, как сильно он увлечен тобой, — произносит Амара, стараясь скрыть огорчение от холодности Руфуса.

Друзилла поджимает губы:

— Он должен подарить мне золотые горы, чтобы я стала терпеть такой нрав.

— Он жесток?

Друзилла пожимает плечами:

— Не так, как его отец, если верить слухам. Тебе повезло, что Руфус добродушнее отца и деда.

— Это ты о Теренции? — Голос Амары звучит громче, чем она рассчитывала. Она поражена тем, что Друзилла, возможно, знала человека, который причинил так много боли Филосу.

— Потом. — Друзилла скашивает взгляд в знак того, что их могут услышать.

Амара видит, что на сцену из ярко окрашенных дверей выходят музыканты. Руфус рассказывал, как будет проходить представление: сперва небольшая пантомима, посвященная Флоре, затем выбранная Руфусом пьеса и еще одна пантомима подлиннее. Амара откидывается на спинку сиденья, пытаясь полностью сосредоточиться на театральном действе и ненадолго забыть о собственной жизни. Все происходящее на сцене сливается в цветном потоке, лица актеров становятся неразличимы. Амара мысленно переносится в дом Корнелия, где год назад они с Дидоной выступали у фонтана с золочеными нимфами. У нее перед глазами встает вдохновенное лицо поющей подруги. Амара закрывает глаза, погружаясь в воспоминания.

В реальность ее возвращает знакомое слово. Хремет. Даже исковерканное латинским акцентом, это греческое имя неприятно поражает Амару. Так звали ее первого хозяина — мать продала ему Амару в Афидне, — который сначала сделал рабыню своей любовницей, а потом отправил в бордель. Но здесь, на сцене, стоит совсем другой Хремет — старик, встревоженный тем, что его сын спутался с проституткой. Амара, чувствуя, как потеют ладони, пытается следить за сюжетом. Руфус не знает, что для нее значит это имя; она никогда не говорила с ним о Хремете.

На сцене под свист и смешки появляется гетера Вакхида. Актриса в зеленом хитоне и с бусами на запястьях заметно переигрывает. Вслед за ней выходит группа танцовщиц. Амара не может разобрать все слова, но улавливает общий смысл. Женщина может думать только о том, как бы скопить побольше денег, она в ужасе оттого, что красота ее увядает, и хочет как можно дольше сохранить свое положение. Амара бросает взгляд на Друзиллу, но та со спокойной улыбкой наблюдает за тем, как вскрываются неприглядные стороны их жизни. Амара переводит завороженный взгляд на Вакхиду, свое грубое подобие, и ее берет оторопь оттого, что Руфус, быть может, видит ее именно так.

Тем временем на сцене другая, более невинная девушка, прижав ладони к груди, со всей искренностью признаётся в любви единственному клиенту. Амара облегченно выдыхает. В воображении Руфуса она, конечно же, это хрупкое создание, а не Вакхида. История приближается к сюжету, который Амара сотню раз слышала от любовника, к сюжету, заезженному, словно колея на дороге: благонравная девушка не по своей воле становится шлюхой, но щедрый патрон освобождает ее и женится на ней, когда оказывается, что она происходит из знатного рода. Амаре всегда было не по себе оттого, что у нее нет именитых предков, которые могли бы сослужить ей службу, и теперь ей становится еще тревожнее.

Она задумывается о словах Филоса: «Только дураки считают, что жизнь — это пьеса, в которой есть надежда остаться верным добродетели». Филос совсем не похож на Феликса, но оба они, понимает вдруг Амара, намного ближе ей, чем Руфус. Амара без труда может представить, с каким презрением ее бывший хозяин отозвался бы о пьесе. При воспоминании об их последней встрече и о сделанных предложениях у Амары вспыхивают щеки. Порой ей не верится, что она ведет эту игру с Феликсом. Ей кажется безумной сама мысль о том, чтобы вести с ним дела, хоть она у него в долгу. Феликс все же знает, как себя обезопасить. Он никогда не будет подобен Миртале и тем более Фабии. А если Руфус бросит Амару, она мало к кому сможет обратиться. Уж лучше быть Феликсом или его приспешником, чем голодать.