за шею, повалил его навзничь на себя, мозг его автоматически отметил, что в руках у экспедитора лопаты уже не было. В следующую секунду Брэвер, выхватив из сумки ремни, путал уже ими ноги Левкова.

"Лихо… Будто всю жизнь этим занимались…" – скользнула у Рощина мысль.

Ошеломлённый, видимо, нападением Левков не сопротивлялся. Рощин не мог видеть его глаза, но очень хорошо представлял их себе, широко раскрытые, с недоумением глядящие на копошащегося в его ногах Брэвера. Было гнусно, но, впрочем, терпимо…

– Переворачивай его!..

Брэвер закончил с ногами и, обхватив Левкова поперёк туловища, перевернул его на живот. Затем завёл его руки за спину и принялся их связывать.

Рощин не сразу осознал, что сидит на песке, ничего не делая, а осознав, засуетился, стараясь помочь Брэверу, и больше, наверно, мешая…

И тут Левков взвыл. Если бы не туша Брэвера, прижавшего его плечи к земле, экспедитор наверняка вырвался бы. Рощин лёг на его ноги. Он лежал, не пытаясь что-нибудь предпринять, он просто не знал, что надлежит делать…

Левков, уже связанный, ещё некоторое время извивался, потом, выдохшись, затих…

Они полежали ещё с полминуты, все трое, переводя дыхание, затем Рощин поднялся.

– Пошли…

Они подняли тело Левкова – Брэвер под мышки, Рощин за ноги – и понесли через дюны к капсулам.

Всё время до площадки Левков молчал. Лишь раз, словно очнувшись, спросил:

– Вы что, Влад?.. Брэвер?.. – и вновь замолчал. И лишь когда его стали заталкивать в капсулу, он забился, крича:

– Нельзя, Влад!.. Скотина!.. Нельзя! Гавкнется всё!..

Они с трудом запихнули его в люк, вслед за ним в капсулу забрался Брэвер. Вдвоём они возились там некоторое время… Последним, что слышал Рощин, был голос Брэвера:

– Ну, всё, Паша!.. Всё!..

Левкова:

– Влад!.. Погоди, Влад!.. Влад!..

И снова Брэвера:

– Всё, Паша!.. Всё!..

Потом люк захлопнулся. Скорее машинально, чем сознательно, Рощин отбежал к краю площадки и там остановился, глядя, как капсула, разметав песок, взмыла вверх, метров на тридцать от земли, и там, замерев на секунду, расплылась по голубизне неба…

Должно быть, минуту или две Рощин простоял в состоянии полнейшей опустошённости. От чувства ли облегчения, которое должно было охватить его, от ощущения ли чего-то непоправимого – пожалуй, менее, чем кто-либо, он был способен ответить на этот вопрос. Он просто стоял под лучами Щербатой и бессмысленно таращился в то место, где только что была капсула Брэвера.

Потом огляделся. Так, будто оставил когда-то здесь, на Полста_Третьей, какое-то дело и вот теперь силился вспомнить, в чём же оно состояло… Дело, впрочем, было. Нужно было забрать кассеты с последними записями приборов и кое-что из ещё не списанного оборудования. И с этим можно было управиться за час, пока не поднялся ветер и не проснулись ленточники, Он так и рассчитывал…

Но сначала надо было похоронить Тарьян. Или отнести в криогенную, как делал это Левков. Невозможно было улететь, бросив труп возле полувырытой могилы.

Он пошёл по петляющей цепочке шагов, уводящей в дюны…

Небо, отражаясь в низовом мираже, дрожало блестящими лужицами на склонах дюн, и дрожание это было единственным движением на всём пространстве, которое охватывал глаз. Всё иное было неподвижным. Так бывало всегда здесь в это время, однако сегодня ему почудилось нечто особенное в этом оцепенении. Рощин шел словно сквозь густое, недоброе и боязливое, молчание…

Тонкий пластик мешка, лежавшего возле могилы, стоявший до этого коробом, начал оттаивать под полуденными лучами Щербатой и опадать, обозначая контуры женского тела. На груди женщины, разорванной ударом хвоста ленточника, всё ярче проявлялось багровое пятно.

Рощин снял куртку, оставшись в трико, и укрыл труп. Затем отложил в сторону так и забытую Брэверовскую сумку и принялся рыть могилу.

Он не знал, сколько должно было хватить. Полметра?.. Метр?.. Он отбрасывал лопатой песок, но тот стекал и стекал в яму, скрадывая, обессмысливая усилия Рощина. Казалось, само время, попав в ловушку, текло и текло по кругу вслед самому себе, не в силах – или, не желая – вырваться…

Сквозь подошвы форменных ботинок Рощин ощущал жар раскалённого песка, и с каждой минутой, казалось ему, жар этот становился всё нестерпимей. Случайно подняв глаза, он увидел, как потемнела, опала и задымилась лежавшая в отдалении сумка. В сплошном уже мареве, окружавшем его, теряли устойчивые очертания даже ближайшие дюны…

" Что это?.. – гулко подумал Рощин, выпрямляясь. – Никогда ведь…"

Он не успел додумать: визгливо и неминуемо – налетающей бетонной стеной – взвыла сирена нейтринного детектора.

Рощин оцепенел на мгновение.

Вой этот мог означать только одно – Щербатая умерла. Внутренние слои ее обрушились на центр, и от него побежала к поверхности ударная волна, чтобы зажечь звезду последним, злым, испепеляющим всё вокруг пламенем…

У Рощина было в распоряжении чуть меньше восемнадцати минут. Или около того – красивые модели намного не лгут, а восемнадцать минут давала последняя модель Лены Козодоевой. За это время можно было успеть всё. Можно было успеть нырнуть в Канал. Если побежать сразу к капсуле… Рощин же стоял, сам не зная, почему. В первую секунду, когда спало оцепенение, он бросился было к посадочной площадке, отшвырнув лопату, и успел пробежать, должно быть, метров сто, когда его остановил стыд. Перед кем? Кто видел его?..

Всё замедлилось в нём.

"Господи!.. – почти спокойно подумал он. – Неужели всё-таки из-за Левкова?.. Канал держал Щербатую… А я? Как же я?.. Я не такой же человек?.. Почему?.. Господи, почему? Что не так?.." – тягучие вопросы его расплылись, расслоились на множество воспоминаний, которые текли сквозь его сознание то рядом, то сливаясь и перемешиваясь так, что нельзя уже было разобрать что из какого потока. Он видел Селигер, красивое лицо Леночки, молодого плачущего Брэвера, вытаскивающего его из полуобгоревшей капсулы, своих пацанов, карабкающихся на какую-то обшарпанную, грязную стену… " Какую?.." – вспухла и – ненужная – опала мысль. Он видел себя в окружении людей, которых просто не мог знать… Омертвелая, прошла в чёрном и пропала где-то слева жена, а он, будто в прозрачном меду, не успел повернуть за ней голову. Всё двигалось медленно и плавно, и во всём хаосе этого движения угадывался какой-то высочайший, строгий и горький, смысл и порядок…

Рощин заметил вдруг, что вернулся к могиле и поднял лопату, и странным образом это тоже показалось ему элементом того же самого порядка. Уже осознанно он спустился в яму и принялся копать. Видения текли сквозь него, а он бросал и бросал неспешно оседавший в густеющем воздухе песок…

Он ощутил под ногами медленные толчки, песок заструился в