Бабча огонь Томаш».

– Но… Я не могу отправиться в Польшу, Бабча, – возражаю я вслух, на мгновение забыв, что это бессмысленно. Она нажимает кнопку повтора на айпаде, затем смотрит на меня, и пока я, уставившись на нее, пытаюсь сообразить, как объяснить ей, насколько все это безумно, она нажимает повтор еще раз, а потом еще раз.

Затем кладет айпад, скрещивает руки на груди и упрямо смотрит на меня. Ее подбородок приподнят. Ее челюсть сжата. Бабча выглядит точно так же, как моя дочь прошлым вечером, когда я вошла в дом.

– Но… – слабо протестую я. Я не могу оставить Келли, и я не могу оставить Уэйда, и я определенно не могу оставить Эдди. Я даже представить себе не могу, как можно все это устроить. Уэйд ни за что не возьмет отпуск; Эдди никогда не приспособится к моему отсутствию; Келли тоже будет капризничать. Боже, это станет кошмаром для всех! Кроме того, я все еще не уверена, что понимаю, на какой вопрос Бабча хочет получить ответ. Кто эти люди? Что, черт возьми, означает «Бабча огонь Томаш»? Допустим, я пролетела ради нее через весь мир – что бы я вообще делала, добравшись до места?

Бабча либо читает мои мысли, либо думает о том же самом. Она возвращается на главный экран айпада и находит кнопку FaceTime, затем указывает на значок и снова смотрит на меня. Когда я непонимающе пожимаю плечами, она пролистывает меню к кнопке камеры, затем нажимает на нее и открывает фотогалерею. Папка пуста, потому что это мамин айпад, и она вовсе не из бабушек-папарацци, тем не менее я считываю послание.

Моя бабушка хочет в последний раз увидеть свою родину.

Бабча возвращает мне айпад. Я открываю AAК и бессмысленно вожу пальцем по значкам, задаваясь вопросом, как я должна использовать этот ограниченный язык, чтобы сказать: «Ни за что на свете я не смогу организовать полет в Польшу и сделать для тебя несколько фотографий, особенно в срочном порядке, и мы понятия не имеем, сколько тебе осталось, так что мне все равно пришлось бы ехать прямо сейчас».

Как мне сказать женщине, которая бесконечно любила меня и поддерживала на протяжении всей моей жизни, что я вынуждена отказать ей в ее единственной просьбе? Как мне сказать человеку, который отдал мне все, что она хочет от меня слишком многого? Ответ приходит быстро.

Я не могу.

Когда семейный матриарх просит тебя что-то сделать, тебе бы лучше сделать это чертовски хорошо.

Но она просит меня о таком… Я даже не уверена, что смогу физически организовать это в те сроки, которые у нас есть. Но на AAК нет значка «возможно» – концепция слишком расплывчата для таких детей, как Эдди, и именно для них была разработана программа. Вместо этого я провожу пальцем по экрану заметок, чтобы ввести слово «возможно», но я поражена, обнаружив, что там уже есть заметки.

Trzebinia

Ul. S´wie˛tojan´ska 4, Trzebinia

Ul. Polerechka 9B, Trzebinia

Ul. Dworczyk 38, Trzebinia

Alina Dziak

Emilia Slaksa

Mateusz and Truda Rabinek

Saul Eva Tikva Weiss

Prosze˛ zrozum. Tomasz.

Я смотрю на нее в замешательстве. Эти записки на польском, который она знает отлично, а я не понимаю. Я поднимаю айпад, чтобы она не могла видеть экран, затем пролистываю до Google, загружаю Google Translate и набираю фразу: «Ты меня понимаешь?» Я нажимаю на значок динамика, и слова, которые ничего не значат для моего слуха, заполняют все вокруг. Глаза Бабчи расширяются, и она с энтузиазмом кивает. Мы обмениваемся улыбками, а затем я возвращаюсь к разделу «Заметки», и мое сердце снова замирает.

Я чувствую на себе взгляд бабушки, острый, вопрошающий, отчаянный и полный надежды. Я с трудом сглатываю и поднимаю на нее глаза. Мы смотрим друг на друга в тишине, пока она не кивает, всего один раз, и теперь она кажется удовлетворенной. Она откидывается на подушки и снова закрывает глаза, тень улыбки задерживается на ее губах.

Я понятия не имею, что она только что увидела на моем лице. Но я провожу остаток дня у ее постели, пытаясь понять, есть ли способ заставить это заработать.

Глава 13

Алина

Ночные встречи вошли у нас с Томашем в привычку. Мы обменивались невинными поцелуями и неловкими объятиями через оконную раму, но общаться долго было невозможно, потому что мои родители спали по другую сторону стены. Столько вопросов мне хотелось ему задать, столько всего рассказать ему, столько всего услышать от него! Но все сводилось к обрывочным разговорам, потому что он никогда не осмеливался задерживаться больше, чем на несколько минут.

– Позволь мне прийти в лес, – умоляла я его. – Нам не удастся здесь как следует поговорить.

– Я не думаю, что это хорошая идея, Алина, – шептал он в ответ. – Если твои родители поймают тебя выходящей из дома, ты не сможешь им ничего объяснить.

– А если они поймают нас здесь, пока мы болтаем…

– Если они поймают нас здесь, я обещаю тебе, что исчезну так быстро, что ты решишь, точно я стал невидимым.

Это снова был тот дерзкий парень, в которого я влюбилась, самонадеянно уверенный, что сможет защитить меня. Похоже, он думал, что, приходя к нашему дому, перекладывает риск с меня на себя, но я в этом сомневалась. Трудность заключалась в том, что спорить с ним было невозможно – не в последнюю очередь потому, что нам приходилось разговаривать шепотом. Мне, конечно, нужны были объяснения, но мое отчаянное желание встречаться с ним в лесу имело более глубокие причины. Мне хотелось обнять его, поцеловать и поговорить с ним откровенно. Я невыносимо скучала по рассказам Томаша. Я скучала по сказкам, легендам и даже, возможно, по диковинным фактам о далеких землях, природе и науке. Но когда мы шептались через мое окно, не было времени для таких продолжительных разговоров. Эти визиты каждую ночь стали мимолетной роскошью, которая казалась все короче, но я не смела чувствовать себя разочарованной, потому что, по крайней мере, он вернулся, и я хорошо понимала, как мне повезло, что у меня есть хотя бы это.

Прошло всего несколько дней после возвращения Томаша, когда мы с мамой отправились работать в поле, находящемся возле участка Голашевских, и обнаружили Яна на четвереньках, пропалывающим сорняки. Я шла впереди и вскоре оказалась так близко от него, что пришлось из вежливости поздороваться.

– Привет,