римской курией. Конкордат не соответствовал мнению большинства, проникнутого антиклерикализмом, и вовсе не был бы подписан, если бы для решения вопроса о веротерпимости использовались демократические процедуры. Но с точки зрения французского общества в целом конкордат был наилучшим решением (Шумпетер 2008, с. 652–653). Таким образом, если сводить демократию к достижению «общего блага» как некоторого наилучшего для общества решения, то приходится признать, что и в автократии есть элементы демократии:

«Большинство реальных исторических случаев автократического правления (и освященного божьей милостью, и диктаторского), конституционных монархий или аристократических и плутократических олигархий, как правило, характеризовались безусловной, часто горячей и ревностной поддержкой подавляющего большинства всех классов общества. Из этого следует, что применительно к конкретным историческим условиям они преуспевали в защите того, что, по убеждению большинства из нас, должен отстаивать только демократический строй. Нам следует подчеркнуть это обстоятельство и признать наличие значительного элемента демократии — в данном смысле — даже в самых автократических на первый взгляд режимах» (Шумпетер 2008, с. 642–643).

Чтобы решить эту проблему неразличимости демократии и автократии, Шумпетер предлагает свести демократию к выбору представителей, то есть к представительной демократии, как он говорит, «конкурентному лидерству». Если встать на его точку зрения, то любое правительство, которое выбрано голосованием, является демократическим, и автократий в современном мире очень мало:

«Будем помнить, что основной проблемой классической теории было утверждение, что у “народа” есть определенное и рациональное мнение по каждому отдельному вопросу и что мнение это реализуется в условиях демократии путем выбора “представителей”, которые следят за тем, чтобы это мнение последовательно претворялось в жизнь. Таким образом, выбор представителей вторичен по отношению к первичной цели демократического устройства, а именно: наделить избирателей властью принимать политические решения. Предположим, мы поменяем роли этих двух элементов и сделаем решение проблем избирателями вторичным по отношению к избранию тех, кто будет принимать решения. Другими словами, будем считать, что роль народа состоит в создании правительства или посреднического органа, который, в свою очередь, формирует национальный исполнительный орган или правительство. Итак, определим: демократический метод — это такое институциональное устройство для принятия политических решений, в котором индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей» (Шумпетер 2008, с. 667).

Как для капиталистических предпринимателей возможность принимать экономические решения вытекает из конкуренции за номинальный капитал, так для демократических политиков возможность принимать политические решения вытекает из конкурентной борьбы за голоса избирателей. Свободное волеизъявление на демократических выборах является таким же элементом самовозрастания капитала, как свободная купля-продажа ценных бумаг на бирже — это две стороны рационального выбора в рамках капиталистического общества-системы, каждая из которых обеспечивает эволюцию смыслов.

«Наша теория, похоже, объясняет существующее отношение между демократией и индивидуальной свободой. Если под последней мы понимаем существование сферы индивидуального самоуправления, границы которого исторически изменяются, — ни одно общество не терпит абсолютной свободы сознания или слова, и ни одно общество не ограничивает ее до нуля, — то в данном случае речь идет о степени свободы. Мы видели, что демократический метод не обязательно гарантирует больший объем индивидуальной свободы, чем любой другой позволил бы в аналогичных обстоятельствах. Это вполне может быть и наоборот, но тем не менее эти два явления соотносятся друг с другом. Если по крайней мере в принципе каждый волен бороться за политическое лидерство (волен в данном случае, в том же смысле, в котором каждый волен открыть еще одну прядильную фабрику), выставляя свою кандидатуру перед избирателями, это в большинстве случаев, хотя и не всегда, означает значительную долю свободы дискуссий для всех. В частности, это, как правило, подразумевает значительную свободу прессы. Это соотношение между демократией и свободой не является абсолютно строгим, им можно манипулировать. Однако, с точки зрения интеллектуала, оно тем не менее очень важно. В то же время об этом соотношении практически больше нечего сказать» (Шумпетер 2008, с. 670).

Будучи этапом в эволюции рациональности, капитализм пронизывает экономику, политику и культуру*. Фондовая биржа основана на разделении капиталов, представительная демократия основана на разделении властей. Вложения в государственные ценные бумаги и участие в выборах являются характерными способами разделения рисков расширенного этапа культурной эволюции:

«Наивысшая степень взаимодополняемости между рыночной экономикой и либеральным государством покоится не только на защите права частной собственности и беспристрастного правоприменения частных контрактов, каким бы фундаментальным ни было значение этих условий для эффективности рынков. И, конечно, основу рыночной экономики не составляют низкие налоги, так как в капиталистической экономике во все времена уровень налогообложения выше, чем в экономике традиционного типа. Напротив, взаимодополняемость капитализма и либерального государственного устройства неизбежно означает превращение облигаций в наиболее предпочтительный вид долгосрочных вложений у общественности. Как фирмам, так и домохозяйствам правительственный долг дает страховку от превратностей каждодневной жизни, тогда как предприниматели используют его в качестве залога, признаваемого широким кругом инвесторов, даже лично с ними не знакомых и находящихся от них на большом расстоянии. Вне зависимости от того, насколько большая часть населения имеет избирательные права, серьезные вложения в государственный долг также свидетельствуют о степени политической поддержки правительства. Сегодня это верно не в меньшей мере, чем в 1848 году или даже в гораздо более ранние эпохи» (Нил и Уильямсон 2021, с. 752–753).

Если вглядеться, автократия и представительная демократия в равной степени представляются пережитками прошлых эпох. Первая вырастает из земледелия, основывается на политической собственности и природной ренте традиционного общества. Вторая исторически растет из торговли и ремесел и основана на частной собственности и проценте на капитал коммерческого общества. И та, и другая теряют позиции при переходе от наемного труда к предпринимательству. В условиях капиталистического порядка автократия означает, что капитал подчиняется государству, а демократия означает, что государство подчиняется капиталу. И капитал, и национальное государство производны от развитого товарного производства и наемного труда, так что ни представительная демократия, ни автократия не имеют ясного будущего за пределами расширенного самовоспроизводства.

Персонализация ведет к ослаблению государства как такового — но на поверхности этот процесс принимает форму сравнительного ослабления отдельных государств, что ведет к борьбе между ними. В этой борьбе легко сделать ошибку, желая «возглавить» мировой порядок. Может быть, и можно «возглавить» (де)централизованную сеть, в которой есть некие центры, но невозможно возглавить распределенную сеть, в которой нет никаких центров. Попытка плыть против течения истории обречена на провал.

Демократическое представительство необходимо в условиях частной собственности и господства корпораций. Но его совершенно недостаточно в условиях индивидуальной собственности большинства и фундаментальных сомнений предпринимателей по поводу государства. Предпринимательская контрреволюция подрывает основы демократии, но она не восстанавливает монархию или любые другие формы автократии. Она требует другой формы политического устройства